очу сказать, что желаю быть вам другом и надеюсь, что и вы 
будете мне другом. Надеюсь также, что мы будем работать вместе"*8. Тафт 
поблагодарил его; они спустились в холл, к фотографам; и Эйзенхауэр отправился 
к себе, в отель "Блэкстоун".
       Вот и вся встреча. Но когда Эйзенхауэр вышел на ту чикагскую улицу, он 
вышел на дорогу длиной в восемь лет, дорогу, которая привела его к примирению 
со старой гвардией на основе принятия старой гвардией НАТО и всего того, что за 
ней стояло. Все время своего президентства Эйзенхауэр не сворачивал с этой 
дороги, пусть и сетуя частенько на безнадежность, непробиваемость и вероломство 
некоторых правых сенаторов-республиканцев. По-настоящему он так и не дошел до 
них, и правое крыло ни разу не вышло из своего угла, чтобы встретить его на 
полпути. Но он никогда не прекращал попыток просветить и смягчить старую 
гвардию.
       Второй шаг Эйзенхауэра на этой дороге — выбор напарника. Советники 
полностью были согласны с его решением, потому что им тоже были ясны требования,
 которые ситуация предъявляла к кандидатуре напарника. Эти требования, в 
порядке важности, были таковы: заметная фигура из старой гвардии, приемлемая, 
однако, для умеренных, особенно для людей Дьюи; известный антикоммунистический 
деятель; человек энергичный и решительный в избирательной кампании; 
относительно молодой, чтобы компенсировать возраст Эйзенхауэра; человек с 
Западного побережья, тоже для баланса, поскольку Эйзенхауэра связывали с Дьюи и 
Нью-Йорком; человек, внесший вклад в выдвижение Эйзенхауэра. Единственный, кто 
удовлетворял всем требованиям, был, как прекрасно знал Эйзенхауэр, Ричард 
Никсон. На том и порешили. Браунелл позвонил Никсону и попросил прийти в 
"Блэкстоун" для встречи с Эйзенхауэром.
       Эйзенхауэр держался сухо и официально. Он сказал Никсону, что намерен 
превратить избирательную кампанию в поход за все то, во что он верует и на чем 
стоит Америка.
       — Присоединяетесь ли вы ко мне, чтобы участвовать в такой кампании?
       Никсон, озадаченный высоким слогом Эйзенхауэра, ответил:
       — Я был бы горд и счастлив принять участие.
       — Рад, что вы хотите быть в моей команде, Дик, — сказал Эйзенхауэр. — 
Думаю, мы победим, и уверен, мы сможем сделать то, чего страна ждет от нас.
       Потом он хлопнул себя по лбу:
       — Только сейчас вспомнил, я же еще не уволился из армии!
       Он продиктовал телеграмму министру с просьбой об отставке. У 
присутствовавших при этом Милтона и Артура Эйзенхауэров слезы навернулись на 
глаза*9.
       Третьим шагом по дороге примирения со старой гвардией было принятие 
платформы партии. Это был документ исключительно правого толка; заверяя, что он 
сможет и намерен вести кампанию о позиции этой платформы, Эйзенхауэр достигал 
единства партии*10. Платформа обвиняла демократов в том, что они "защищают 
изменников нации в высших сферах", и ханжески заявляла: "В Республиканской 
партии нет коммунистов". "Великая старая партия" (ВСЦ) обещала "назначать на 
посты только лиц, чья лояльность не подлежит сомнению". В той части программы, 
где говорилось о внешней политике, и написанной Джоном Фостером Даллесом, 
надеявшимся стать государственным секретарем, ВСП клялась "отречься от всех 
обязательств, содержащихся в секретных соглашениях, подобных ялтинскому, 
которые способствовали установлению коммунистического рабства". В ней 
содержалось проклятие трумэновской политике сдерживания (главная роль в которой 
отводилась НАТО) как "негативной, бесплодной и аморальной", потому что 
сдерживание "оставляет огромные массы людей во власти деспотизма и безбожного 
терроризма". Далее в открытом обращении, направленном не только к старой 
гвардии, которая и без того с 1945 года обрушивалась на Ялтинские соглашения, 
но также к простому избирателю, демократу-язычнику, даллесовская платформа 
заверяла, что республиканская Администрация будет "всемерно способствовать 
подлинному освобождению тех порабощенных народов" Восточной Европы, которых 
демократы "оставили... один на один с коммунистической агрессией". (На деле же 
старая гвардия являла собой удивительное сборище изоляционистов. Они 
сомневались в разумности оказания помощи Западной Европе, но заявляли о 
готовности освобождать Восточную Европу и Азию.) По настоянию Эйзенхауэра в 
текст платформы был включен пункт о поддержке НАТО, но, чтобы уравновесить это 
положение, отвергались любые попытки пожертвовать Дальним Востоком для защиты 
Западной Европы*11.
       В традиционной речи с выражением согласия баллотироваться в президенты 
Эйзенхауэр не касался внешней политики. Он говорил только о том, что не могло 
вызвать несогласия. "Я осознаю ту величайшую ответственность, которая ложится 
на того, кто возглавит поход, — сказал он, обращаясь к съезду. — Я услышал ваш 
призыв. Я возглавлю этот поход". Он положит конец "расточительности, 
самонадеянности и коррупции высшей власти, тяготам и тревогам, этому горькому 
наследию, оставленному партией, которая слишком долго находилась у кормила 
государства". Он торжественно обещал следовать "программе прогрессивной 
внутренней и внешней политики, продолжающей наши лучшие республиканские 
традиции". Он попросил всех делегатов поддержать его команду и в заключение 
сказал: "Сегодня с утра у меня состоялись полезные и дружеские беседы с 
сенатором Тафтом, губернатором Уорреном и губернатором Стассеном. Я хотел, 
чтобы они знали, и хочу, чтобы вы знали тоже, что в предстоящей борьбе мы будем 
идти рука об руку". Следом выступил Никсон со своей речью, изумив всех 
непомерным восхвалением Тафта*12.
       Затем Эйзенхауэр на десять дней отправился отдохнуть на ранчо к Акселю 
Нильсону в местечко Фрэйзер, в штате Колорадо. Здесь, на высоте 8700 футов над 
уровнем моря, на западном склоне Скалистых гор, в конце июля было великолепно. 
Эйзенхауэр удил рыбу, пек на костре мясо и форель, писал пейзажи. Джордж Аллен 
и другие члены "банды" тоже приехали; Аллен заставлял всех с