для Трумэна.
       Поскольку в тот год должны были состояться выборы, разговор во время 
игры неизбежно вращался вокруг политических тем. Самым острым вопросом, конечно,
 был вопрос: станет Айк баллотироваться или нет. Все члены этой компании были 
единого мнения — будет. Аллен знал это от Мейми (она была в Геттисберге), 
которая прямо сказала ему: она хочет, чтобы Айк остался в своем офисе. Слейтер 
также полагал, что Айк пойдет на переизбрание, поскольку он великолепно все 
организовал в своем офисе — "кажется, что работа здесь идет с точностью 
часового механизма"*23.
       Но были обстоятельства, из-за которых Эйзенхауэру в 1956 году было 
труднее принять решение, чем в 1952-м. Ему исполнилось шестьдесят пять лет, он 
перенес инфаркт, его постоянно беспокоил желудок, он плохо спал; кроме того, он 
был убежденным противником идеи о незаменимости одного человека. Он не раз 
утверждал, что приобрел иммунитет к аргументам и что его "долг" — служить. 
Разумеется, ни нация, ни Республиканская партия не имеют права требовать от 
него большего.
       Как, наверное, любой человек, выздоравливающий после сердечного приступа,
 он много думал о смерти. "Когда я вступлю на путь, ведущий к последнему 
приключению в моей жизни, — написал он от руки на бланке Белого дома в начале 
февраля, — мои последние мысли будут о тех, кого я любил, о семье, друзьях и о 
моей стране"*24. В подобных обстоятельствах правильно ли вновь выставлять свою 
кандидатуру в президенты? Что будет, если он умрет или потеряет 
работоспособность в промежутке между выдвижением его кандидатуры на конференции 
и самими выборами или после выборов? Такие вопросы усиливали не только его 
озабоченность по поводу личных проблем, но и беспокойство за его партию и за 
страну. Выбор кандидата в вице-президенты в 1956 году имел более важное 
значение, чем в 1952 году, и не столько с точки зрения привлечения голосов 
избирателей, сколько из-за возможности вице-президента стать кандидатом в 
президенты или президентом после смерти Эйзенхауэра. Вот почему Эйзенхауэр 
старался убедить (и продолжал стараться) Никсона согласиться на пост министра в 
его Кабинете.
       В отношении Эйзенхауэра к Никсону была какая-то двойственность. За три 
года, проведенные вместе, у них так и не сложились близкие дружеские отношения. 
Эйзенхауэр ценил Никсона за его очевидные качества — исключительное трудолюбие, 
тонкий ум, лояльность, преданность Эйзенхауэру и Республиканской партии, умение 
организовать кампании — он мог оставаться в тени, позволяя Эйзенхауэру выходить 
на первый план. 25 января на брифинге перед пресс-конференцией Эйзенхауэр 
сказал Хэгерти, что "будет трудно найти лучшего вице-президента". Ноулэнду и 
другим заметным республиканским деятелям Эйзенхауэр предпочитал Никсона, 
который, по его мнению, многому научился после 1952 года. Но, считал Эйзенхауэр,
 "люди думают о нем [Никсоне] как о незрелом юноше". Эйзенхауэр прямо не 
высказался, разделяет ли он такое мнение, однако подчеркнул, что Никсон должен 
оставить пост вице-президента, на котором может превратиться в "атрофика", и 
занять министерский пост в его Кабинете*25.
       В разговоре с Даллесом Эйзенхауэр был более откровенен. Он признался, 
что "не уверен", хорошо ли это, если Никсон останется в списке кандидатов. 
Используя подход, который он мысленно продумал и который, как он считал, 
наилучший для того, чтобы не включать Никсона в список кандидатов, он утверждал,
 что повторный срок на посту вице-президента разрушит политическую карьеру 
Никсона (это утверждение не воспринял не только Никсон, но и никто другой, и не 
потому, что имидж "поваленного Никсона" на самом деле разрушил бы его карьеру, 
а из-за более очевидной, если не грубой причины, а именно: между 
вице-президентом Никсоном и Белым домом была лишь одна фигура — недавняя жертва 
инфаркта). Тем не менее Эйзенхауэр вполне серьезно заявил Даллесу, что Никсон 
должен стать министром торговли. Даллес не был уверен, что Никсон согласится на 
это, и предложил утвердить его преемником на посту государственного секретаря. 
Эйзенхауэр рассмеялся, сказал, что Даллесу не удастся освободиться от своей 
работы так просто, и добавил: "...сомневаюсь, что Никсон обладает необходимыми 
качествами, чтобы быть государственным секретарем"*26.
       На пресс-конференции 25 января Эйзенхауэру задали вопрос: если он решит 
выставить свою кандидатуру на выборы повторно, захочет ли он взять Никсона в 
качестве кандидата на пост вице-президента? Эйзенхауэр ответил: "...мое 
восхищение, уважение и глубокая симпатия к г-ну Никсону... хорошо известны". 
Затем он произнес фразу, совершенно противоположную истине: "Я никогда ни при 
каких обстоятельствах не говорил с ним о том, каким будет его будущее или каким 
он хочет его видеть, и до тех пор, пока я не переговорю с ним, я не буду ничего 
говорить"*27. Это неожиданное заявление, далекое от прежних утверждений 
Президента, повергло Никсона в шок, но оно позволило Эйзенхауэру сохранить его 
выбор открытым.
       Представление Эйзенхауэра о самом себе как о попечителе нации, которое 
развивалось у него достаточно интенсивно после инфаркта, укрепилось еще больше 
за месяцы выздоровления. Это было как раз то время, когда Эйзенхауэр прилагал 
огромные усилия для продвижения таких программ, как Земельный банк и система 
шоссейных дорог между штатами. В течение января 1956 года он сделал записей в 
своем дневнике больше, чем в любой другой месяц своего президентства и за время 
войны. В основном он размышлял о проблемах долговременного характера. Но одна 
запись касалась прочитанного им доклада, в котором речь шла о вероятном ущербе 
Соединенных Штатов в случае всеобщей ядерной войны. Доклад содержал ряд 
сценариев, но даже самый оптимистический предусматривал 65 процентов людских 
потерь. Эйзенхауэра это "ужасало". Даже если бы Соединенные Штаты одержали