предложение разрешало многие проблемы. Вместо страха перед атомной энергией 
появилась бы надежда; исключалось требование об инспекции на местах, которое 
всегда было камнем преткновения на пути всех предложений по разоружению; 
пропагандистские преимущества были очевидны и значительны.
       Кроме того, американскому народу просто необходимо было услышать, что он 
не вложил "все свои силы и энергию в разработку предприятия, которое может быть 
использовано лишь с единственной целью — для разрушения". Но самое лучшее, как 
писал Эйзенхауэр в дневнике, — если русские будут сотрудничать, "Соединенные 
Штаты, безусловно, могут себе позволить сократить ядерные запасы в два или три 
раза по сравнению с тем количеством, которое русские могут внести в фонд... и, 
несмотря на это, улучшить нашу относительную позицию в холодной войне, даже в 
случае возникновения войны". В итоге "главным выводом, следующим из всего этого,
 является глубокое убеждение: мир в том состоянии, в каком находится сейчас, 
быстро движется к катастрофе" *24.
       В то время как Эйзенхауэр нащупывал свой путь к новому предложению о 
реальном разоружении, его больно задел секретный доклад министра обороны, в 
котором говорилось, что наиболее видным американским ученым-атомщикам доверять 
нельзя. Вильсон сказал Президенту по телефону, что только что получил 
любопытную информацию. Это было письмо Уильяма Бордена, бывшего директора 
Объединенной комиссии Конгресса по атомной энергии, министру обороны, в котором 
утверждалось, будто есть "большая вероятность, что Дж. Роберт Оппенгеймер 
является коммунистическим шпионом" *25. В заявлении Бордена не было ничего 
нового, разговоры об этом шли давно, обвинение расследовалось, было широко 
известно, и большинство в него не верило. Но Вильсона и Эйзенхауэра расстроило 
не столько сообщение Бордена, сколько то, что Маккарти узнал об этих обвинениях.
 Поэтому Администрации совершенно необходимо было предпринять действия до того, 
как Маккарти, используя эти обвинения, создаст дело против Оппенгеймера.
       На следующее утро, 3 декабря, Эйзенхауэр собрал в Овальном кабинете 
Страусса, Браунелла, Вильсона, Катлера и Аллена Даллеса. Он потребовал четкого 
объяснения, как мог Страусс разрешить Оппенгеймеру работать в Комиссии по 
атомной энергии в 1947 году и почему его не проверяли после того, как пост 
президента перешел к республиканцам. Страусс пробормотал, что они не смогли бы 
создать атомную бомбу без Оппенгеймера. На что Эйзенхауэр отреагировал 
совершенно определенно: ни в коей мере он не предрешает это дело, но хочет, 
чтобы между Оппенгеймером и его дальнейшим допуском к строго секретной 
информации была "глухая стена" до тех пор, пока слушание дела не будет 
закончено. Он поручил Браунеллу взять в ФБР материалы на Оппенгеймера и изучить 
их. А сам он, внимательно рассмотрев обвинения Бордена, полагает, что они не 
содержат "доказательств нелояльного отношения со стороны д-ра Оппенгеймера". 
Однако, добавил Эйзенхауэр, "это не означает, что он не может представлять 
риска с точки зрения безопасности". Эйзенхауэр понимал: если Оппенгеймер 
передает информацию Советам, прервать эти связи в настоящий момент неразумно. 
По его словам, "это походило не столько на усилия запереть дверь в конюшню 
после того, как лошадь ушла, сколько на поиски двери в конюшню, которая 
полностью сгорела"*26. Он назначил комиссию из трех человек для расследования 
обвинений против Оппенгеймера, который между тем находился в подвешенном 
состоянии. А Маккарти был заблокирован и не мог использовать в своих целях его 
дело.
       Одновременно с историей вокруг Оппенгеймера Эйзенхауэр должен был 
заниматься делами о сегрегации — они слушались в Верховном суде. Его 
разочаровало мнение министра юстиции о неконституционности сегрегации в школах, 
но тем не менее он воспринял совет Браунелла отменить ее. Фактически он помог 
Браунеллу сформулировать его мнение на бумаге, однако продолжал испытывать 
беспокойство. Как всегда, возвращаясь из Аугусты, Эйзенхауэр был переполнен 
чувством симпатии к взглядам белых южан. Он спросил Браунелла, что произойдет, 
если южные штаты, выполнив свои угрозы, откажутся от государственных школ. И он 
повторил свои опасения: Верховный суд может передать образование в ведение 
федерального правительства. Браунелл заверил, что Юг "будет решать эту задачу в 
течение десяти — двенадцати лет" *27.
       2 декабря Браунелл сообщил Эйзенхауэру, что судья Уоррен "передал вчера 
вечером, что мое резюме по делам о сегрегации великолепно". Эйзенхауэр дал ясно 
понять: он не хочет, чтобы этот комплимент относился и к нему*28. Он не желал, 
чтобы его имя и престиж в какой-либо форме использовались в связи с делом 
"Браун против Топека".
       В два часа дня 8 декабря Эйзенхауэр произнес перед Генеральной 
Ассамблеей ООН речь "Атом для мира". После нескольких вступительных слов в 
адрес ООН Эйзенхауэр перешел к теме "Операция — искренность". По сравнению с 
первоначальным текстом эта часть речи была значительно сокращена. Он 
информировал представителей мирового сообщества, что начиная с 1945 года 
Соединенные Штаты провели сорок два атомных взрыва в испытательных целях, что 
нынешние американские атомные бомбы в двадцать пять раз мощнее первых, 
использованных в войне против Японии, "что мощность водородной бомбы 
эквивалентна мощности миллионов тонн ТНТ". Мнение Оппенгеймера и Джексона о том,
 что Президент должен представить размеры американского арсенала, нашло 
отражение в следующем параграфе: "Сегодня запасы американского ядерного оружия, 
которые, конечно, увеличиваются с каждым днем, во много раз превышают взрывной 
эквивалент всех бомб и всех снарядов, сброшенных с каждого самолета и 
выпущенных из каждого орудия на всех театрах военных действий за все годы 
второй Мировой войны". Эйзенхауэр привел еще один дополнительный пример: "Одна 
авиаэскадрилья может доставить до цели груз бомб такой разрушительной силы,