укоренилась тенденция преувеличивать значение каждой проблемы, чтобы просить 
больше средств, чем это действительно необходимо*36.
       Так высказывался Эйзенхауэр во время встреч, носивших конфиденциальный 
характер, но он так же настойчиво проводил свою линию и в выступлениях перед 
широкой аудиторией. На пресс-конференции 23 апреля Ричард Наркнес из Эн-Би-Си 
спросил его, означает ли "растягивание" расходов на оборону желание Эйзенхауэра 
осуществлять наращивание военной мощи в течение десяти лет. "Ну, — ответил 
Эйзенхауэр, — я буду возражать против десяти лет точно так же, как я возражаю 
против двух. Каждый, кто основывает свою оборону на предсказании дня и часа 
начала наступления, является сумасшедшим. Если вы хотите укрепить свою оборону, 
то должны определить и в дальнейшем сохранять тот уровень военной готовности, 
который можете поддерживать на протяжении ряда лет"*37.
       Через неделю, когда этот вопрос возник вновь, Эйзенхауэр сделал экскурс 
в историю. Ситуация в 50-х годах, говорил он, совсем не похожа на ту, которая 
была в 1944 году, "когда я форсировал Ла-Манш". В то время "мы знали дату. Мы 
знали, какое максимальное количество людей нам необходимо. Мы знали, сколько и 
какой техники нужно. Мы точно знали, против чего воевали". В 1953 году все это 
начисто отсутствует*38.
       Существенным элементом оборонной политики Эйзенхауэра была его опора на 
союзников. В частности, это означало, что он хотел выделения больших средств 
для Программы по взаимному обеспечению безопасности, чтобы передать больше 
военного снаряжения и боевой техники в Корею и союзникам по НАТО, а также 
другим дружественным странам в различных регионах мира. Эйзенхауэр считал, что 
для Соединенных Штатов было выгоднее в финансовом смысле оплачивать содержание 
английских или германских войск на реке Эльбе или французских войск во Вьетнаме,
 чем содержать там американские войска. В этом вопросе он встретился с жесткой 
оппозицией в лице республиканского большинства в Конгрессе. Этому большинству 
надоели и план Маршалла, и помощь иностранным государствам, и вообще "раздача" 
американских денег. И именно в этой сфере, а не в бюджете Пентагона они 
усматривали возможность сократить расходы. Как и Тафт, они хотели иметь 
программу "Крепость Америка", но, в отличие от Тафта, не желали сокращать 
размеры этой крепости.
       Для Эйзенхауэра все это было еще одним примером глупости конгрессменов. 
"Возьмите базы в Англии, — обратился он к лидерам республиканцев, — оттуда мы 
можем ударить по Советскому Союзу, используя наши бомбардировщики Б-47, а не 
Б-52". Он напомнил им о "громадной разнице" в затратах на постройку, 
эксплуатацию и ремонт этих типов самолетов*39. И ему удалось получить 
значительную часть тех средств, которые он просил для Программы по взаимному 
обеспечению безопасности, и в то же время сократить бюджет Пентагона. Именно 
это, а также сохранение без повышения уровня налогообложения — две его 
триумфальные победы. Эйзенхауэру в большей степени, чем кому-либо другому, 
принадлежит успех в решении этих вопросов.
       Для Эйзенхауэра наиболее очевидным способом сокращения расходов на 
оборону было снижение уровня напряженности в мире. Начиная с 1945 года 
Соединенные Штаты и Советский Союз выдвигали друг против друга самые страшные 
обвинения и в то же время наращивали и поддерживали вооруженные силы, которые 
предназначались для участия в битве Армагеддона*. Избрание Эйзенхауэра 
президентом и смерть Сталина создали возможность открыть новую главу в 
отношениях двух стран. Наследовавший пост Сталина Маленков немедленно ухватился 
за этот шанс. 15 марта он заявил, что между двумя странами не существует такого 
спорного вопроса, который "нельзя было бы решить мирными средствами на основе 
взаимопонимания". После этого советская пропагандистская машина заработала на 
полную мощность, организуя "мирное наступление". Эйзенхауэр должен был ответить.
 Чутье подсказало ему, что это сделать необходимо, поскольку он только что 
прочел доклад ЦРУ о реакции в мире на советские шаги. "Мне начинает казаться, — 
сказал он Даллесу, — что если я должен произнести речь по этому поводу, то мне 
надо сделать это быстро". Даллес возражал — он не верил ни одному слову 
Маленкова, — но Эйзенхауэр настоял*40.
       
       [* Сражение, о котором упоминается в Библии. В переносном смысле — 
решающая битва между добром и злом.]
       
       В конце марта Эйзенхауэр встретился с Хьюзом в Овальном кабинете. После 
того как разговор некоторое время блуждал вокруг рутинных вопросов, Эйзенхауэр 
"стал говорить с видом человека, мысли которого... быстро двигались к 
заключению".
       Хьюз живо вспоминал всю эту сцену — голова Эйзенхауэра "по-военному 
высоко поднята", его "сильный рот плотно сжат, челюсти сомкнуты — в его голубых 
глазах решительный блеск". Эйзенхауэр "резко приблизился" к Хьюзу и вымолвил: 
"Теперь я вот что скажу. Реактивный самолет, который ревет над вашей головой, 
стоит три четверти миллиона долларов. Это больше денег, чем один человек... 
собирается заработать за всю жизнь. Какая система может позволить себе 
допускать такое в течение длительного времени? Мы ведем гонку вооружений. Куда 
она нас заведет? В худшем случае к атомной войне. В лучшем — к отнятию у 
каждого народа и нации на земле плодов их собственного тяжелого труда".
       Эйзенхауэр признался, что желал бы использовать ресурсы мира для того, 
чтобы было больше хлеба, масла, одежды, домов, больниц, школ, "всех товаров, 
необходимых для достойной жизни", а не для производства большего числа пушек. 
Чтобы помочь воплотить эту идею в жизнь, он хотел выступить с речью, в которой 
не содержалось бы стандартных обвинений в адрес Советского Союза. "Прошлое