| |
а если не сердца, то мандаты, потому что Тафт держал под контролем аппарат
партии и годами взращивал партийных ортодоксов, которые формировали делегации.
Накануне съезда агентство "Ассошиэйтед пресс" подсчитало, что за Тафта
готовилось голосовать 530 делегатов, за Эйзенхауэра — 427.
Многие делегаты все еще тяжело переживали поражение партии в 1948 году,
и "мистер республиканец" был полон решимости использовать свое преимущество,
чтобы остановить Эйзенхауэра, представив его подставным лицом ненавистного Дьюи.
Тафт был во всеоружии своего отточенного мастерства бывалого политика. Он,
кроме прочего, был сыном Уильяма Говарда Тафта, человека, который в 1912 году
боролся за выдвижение против самого популярного республиканца начала XX века —
Теодора Рузвельта.
Делегации от южных штатов были у Тафта в кармане, как и у его отца в
1912 году. Лодж вознамерился переманить их на сторону Эйзенхауэра. В результате
сложной парламентской процедуры Лодж добился, чтобы съезд проголосовал поправку
о "честной игре", в которой почти никто из делегатов ничего не понял, кроме
того пункта, где говорилось: голос, отданный за "честную игру", считается
отданным за Айка. Лоджу с огромным трудом удалось протащить поправку. Все
решила помощь сенатора Ричарда Никсона, который исхитрился заставить
губернатора Эрла Уоррена скомандовать калифорнийской делегации голосовать за
"честную игру" (и лишить себя шанса стать компромиссной кандидатурой).
Напряжение, царившее на съезде, спало. И Эйзенхауэр выиграл в первом
туре.
После победы первым побуждением Эйзенхауэра было сделать жест примирения.
Он позвонил Тафту и спросил, нельзя ли заглянуть к нему — для этого ему нужно
только улицу перейти. Удивленный Тафт ответил: "Приходите". Советники
Эйзенхауэра, люди, которые добились победы в позиционной войне с силами Тафта и
еще кипели от злости (некоторые из них чувствовали себя оплеванными), были
против. Им хотелось отпраздновать победу, а визит к Тафту, сказали они, отравит
им все настроение. Но Эйзенхауэр был теперь кандидатом, человеком, который
командует парадом. С этих пор его штаб не будет указывать ему, что делать; и он
настоял на своем.
Эйзенхауэр поступил так по той причине, что, хотя его и могли сбить с
толку действия политиков, собравшихся на съезд — арену, где даже прожженный
профессионал, вроде Тафта, мог потерпеть поражение, он лучше любого политика
знал, как должен действовать лидер на арене страны. Он был полон решимости
возглавить команду, а чтобы такую команду создать, ему нужно было сплотить
Республиканскую партию и действовать вместе с людьми Тафта. Но не для того,
чтобы обеспечить себе победу в ноябре, которая, как ему говорили и как он сам
верил, ему обеспечена. Он хотел, он должен был создать команду, чтобы править
страной начиная с января 1953 года. Чтобы выполнить свою программу, ему нужна
была сплоченная Республиканская партия. Не личные цели он преследовал,
добиваясь президентства, и поэтому он не торжествовал по поводу личной победы
над Тафтом. Не об этом подумал он в первую очередь, а скорее о том, что нужно
привлечь Тафта в команду, потому что без него не будет и самой команды, нельзя
будет свершить задуманное.
Сама встреча не была примечательной. Полчаса ушло у Эйзенхауэра, чтобы
пробиться сквозь толпу радостных сторонников. Когда наконец он добрался до
номера Тафта в гостинице (миновав в холле горюющих помощников Тафта), он сказал
сенатору: "Сейчас неподходящий момент для серьезного разговора; вы устали, и я
тоже. Я только хочу сказать, что желаю быть вам другом и надеюсь, что и вы
будете мне другом. Надеюсь также, что мы будем работать вместе"*8. Тафт
поблагодарил его; они спустились в холл, к фотографам; и Эйзенхауэр отправился
к себе, в отель "Блэкстоун".
Вот и вся встреча. Но когда Эйзенхауэр вышел на ту чикагскую улицу, он
вышел на дорогу длиной в восемь лет, дорогу, которая привела его к примирению
со старой гвардией на основе принятия старой гвардией НАТО и всего того, что за
ней стояло. Все время своего президентства Эйзенхауэр не сворачивал с этой
дороги, пусть и сетуя частенько на безнадежность, непробиваемость и вероломство
некоторых правых сенаторов-республиканцев. По-настоящему он так и не дошел до
них, и правое крыло ни разу не вышло из своего угла, чтобы встретить его на
полпути. Но он никогда не прекращал попыток просветить и смягчить старую
гвардию.
Второй шаг Эйзенхауэра на этой дороге — выбор напарника. Советники
полностью были согласны с его решением, потому что им тоже были ясны требования,
которые ситуация предъявляла к кандидатуре напарника. Эти требования, в
порядке важности, были таковы: заметная фигура из старой гвардии, приемлемая,
однако, для умеренных, особенно для людей Дьюи; известный антикоммунистический
деятель; человек энергичный и решительный в избирательной кампании;
относительно молодой, чтобы компенсировать возраст Эйзенхауэра; человек с
Западного побережья, тоже для баланса, поскольку Эйзенхауэра связывали с Дьюи и
Нью-Йорком; человек, внесший вклад в выдвижение Эйзенхауэра. Единственный, кто
удовлетворял всем требованиям, был, как прекрасно знал Эйзенхауэр, Ричард
Никсон. На том и порешили. Браунелл позвонил Никсону и попросил прийти в
"Блэкстоун" для встречи с Эйзенхауэром.
Эйзенхауэр держался сухо и официально. Он сказал Никсону, что намерен
превратить избирательную кампанию в поход за все то, во что он верует и на чем
стоит Америка.
— Присоединяетесь ли вы ко мне, чтобы участвовать в такой кампании?
Никсон, озадаченный высоким слогом Эйзенхауэра, ответил:
— Я был бы горд и счастлив принять участие.
|
|
