иностранных дел.
 В Лондоне Литвинов ведал финансовыми делами партии. Он стал ее кассиром, 
причем очень скупым. Потом он занялся куда более увлекательным, зато и более 
опасным делом — транспортировкой оружия в Россию. Хорошее отношение Литвинова 
спасло Майскому жизнь.
 После революции Иван Михайлович остался с меньшевиками, был избран в состав ЦК.
 Он принял участие в последней попытке сохранить на территории России 
демократическое устройство.
 Некоторое количество членов разогнанного большевиками Учредительного собрания 
собрались в Самаре. Вначале их было всего пять человек, в основном депутаты от 
Самарской губернии, но они прилагали все усилия, чтобы собрать в городе всех 
депутатов Учредительного собрания и возобновить работу единственного законно 
избранного органа власти. Им удалось доставить в Самару около ста депутатов.
 Они исходили из того, что правление большевиков приведет либо к восстановлению 
монархии, либо к немецкой оккупации всей России, и решили установить настоящее 
демократическое, республиканское правление.
 Они образовали Комитет членов Учредительного собрания, который вошел в историю 
как Самарский Комуч.
 В августе восемнадцатого года в Самару приехал Майский.
 — Витрины магазинов были полны всевозможными товарами, являя резкий контраст с 
товарной пустотой, зиявшей в то время в московских магазинах. Вся картина 
города носила хорошо знакомый, привычный, «старый» характер, еще не нарушенный 
горячим дыханием социалистической революции. И это невольно ласкало наш глаз, 
глаз противников советского режима.
 Высшего пункта наше настроение достигло, когда мы пришли на рынок. Эти горы 
белого хлеба, свободно продававшегося в ларях и на телегах, это изобилие мяса, 
битой птицы, овощей, масла, сала и всяких иных продовольственных прелестей нас 
совершенно ошеломило. После Москвы самарский рынок казался какой-то сказкой из 
«Тысячи и одной ночи». Причем цены на продукты были сравнительно умеренны».
 Иван Михайлович стал управляющим ведомством труда (фактически министром) в 
самарском Комитете членов Учредительного собрания.
 Самое удивительное, что Майскому это сошло с рук! В двадцать первом году он, 
оценив реальность, присоединился к большевикам. В двадцать втором заместитель 
наркома Литвинов поставил его заведовать отделом печати наркоминдела.
 В мае двадцать пятого года Литвинов отправил Майского в Лондон советником 
полномочного представительства по делам печати. Летом двадцать седьмого Англия 
разорвала отношения с Советским Союзом, дипломатам пришлось вернуться домой. 
Майский два года был советником в полпредстве в Японии, еще три года — 
полпредом в Финляндии.
 В октябре тридцать второго года он вновь прибыл в Лондон уже в роли полпреда и 
оставался на этом посту больше десяти лет. В сорок первом году Сталин сделал 
его кандидатом в члены ЦК партии.
 Все эти годы Майского именовали полпредом — эта должность дипломатического 
представителя РСФСР была установлена декретом Совнаркома четвертого июня 
восемнадцатого года. Указом президиума Верховного Совета СССР от девятого мая 
сорок первого года был введен ранг «чрезвычайного и полномочного посла». Теперь 
к Майскому обращались так же, как и ко всем другим послам, аккредитованным в 
Лондоне.

 МАЙСКИЙ И ВЕЙЦМАН

 И вот к Ивану Михайловичу Майскому третьего февраля сорок первого года пришел 
необычный гость — Хаим Вейцман. Вообще говоря, он был ученым-химиком с мировым 
именем. Но к советскому послу он обратился в ином качестве.
 В двадцатом году Вейцмана избрали главой Всемирной сионистской организации.
 Вейцман появился на свет в небольшом городке на границе Белоруссии, Литвы и 
Польши как подданный Российской империи. Он не забыл русский язык. Советским 
дипломатам он с удовольствием рассказывал, как во время Генуэзской конференции 
весной двадцать второго года его приняли за Ленина.
 «На днях, — писал Майский в Москву, — у меня был неожиданный гость: известный 
лидер сионизма доктор Вейцман. Высокий, немолодой, элегантно одетый джентльмен 
с бледно-желтым отливом кожи и большой лысиной… Прекрасно говорит по-русски, 
хотя выехал из России сорок пять лет назад.
 Пришел Вейцман по такому делу: Палестине сейчас некуда вывозить свои апельсины,
 не возьмет ли их СССР в обмен на меха? Меха можно было бы хорошо сбывать через 
еврейские фирмы в Америке.
 Я ответил Вейману, что с ходу ничего не могу сказать определенного, но обещал 
навести справки. В порядке предварительном, однако, заметил, что палестинским 
евреям не следует обольщаться особыми надеждами: фрукты мы, как общее правило, 
из-за границы не ввозим. Так оно и оказалось. Москва отнеслась к предложению 
Вейцмана отрицательно, о чем я его сегодня уведомил письмом.
 Однако в связи с разговором об апельсинах Вейцман коснулся вообще палестинских 
дел. Больше того: он повел речь о положении и перспективах мирового еврейства. 
Настроен Вейцман крайне пессимистически.
 Всего, по его расчетам, сейчас имеется на свете евреев около семнадцати 
миллионов. Из них десять-одиннадцать миллионов находятся в сравнительно сносных 
условиях: по крайней мере им не угрожает физическое истребление. Это евреи, 
проживающие в США, Британской империи и СССР…
 — О чем я не могу думать без ужаса, — так это судьба тех шести-семи миллионов 
евреев, которые живут в Центральной и Юго-Восточной Европе: в Германии, Австрии,