большинство моих людей в Израиле. Но и это  не давало возможности продолжать
нормальную  жизнь.  Конечно,  я  работала, и каждый  день приходила  в  свой
кабинет, и ела, и  причесывалась - но все мое  внимание было сосредоточено в
зале  суда,  и радио всегда было включено, и в течение  недель и для меня, и
для других суд этот господствовал над всем. Слушая тех, кто давал показания,
я думала: как же после всего  они еще нашли в себе волю к жизни, к  созданию
новых семей, к тому, чтобы снова стать людьми? Думаю, ответ на это один: все
мы, в конце  концов, жаждем жить,  что бы ни  было у нас в прошлом; но точно
так же,  как  я  не  могу знать по-настоящему, что такое лагеря смерти, я не
могу знать,  что это такое - опять начать все с начала. Только выжившим дано
это знание.
     В 1960 году, стоя  перед Советом  Безопасности и  отвечая  на обвинения
аргентинского  правительства,  что  Израиль  совершил  незаконное  действие,
похитив  Эйхмана,  я  пыталась,  по  крайней мере,  объяснить,  что этот суд
означает для евреев. Ни одна публичная речь  не потребовала от  меня столько
сколько потребовала  эта - она меня буквально опустошила. Я чувствовала, что
говорю от  имени  миллионов, которые  уже не  могут  сказать  ничего,  и мне
хотелось, чтобы каждое слово было  значащим,  а не просто на несколько минут
растрогало  или привело  в  ужас.  Я  давно уже  открыла,  что  людей  легче
заставить плакать или ахать, чем думать.
     Речь моя была недлинной, но здесь я только  приведу часть ее. И делаю я
это не ради того, чтобы  увидеть  свои  слова  в  печати,  а потому,  что, к
глубокому моему огорчению, есть еще  люди,  не понимающие,  что мы обязались
жить  и  вести  себя так,  чтобы евреи,  погибшие в  газовых  камерах,  были
последними  евреями, умершими  не  обороняясь. И  потому,  что эти  люди  не
понимают или не могут понять  этого,  они и не могли  никогда понять  нашего
"так называемого упрямства".

     "В  протоколах  Нюрнбергского  суда  мы  читаем,  что Дитер  Вислицний,
помощник Эйхмана, сказал об "окончательном решении":
     -  До  1940 года политикой  сектора  было решение  еврейского вопроса в
Германии  и в областях,  оккупированных Германией, способом  запланированной
эмиграции. После  этой даты  вторая  фаза  была -  концентрация  всех евреев
Польши и других оккупированных Германией восточных территорий в гетто.  Этот
период продолжался примерно до начала 1942 года. Третий период был  периодом
так  называемого  "окончательного  решения"  еврейского  вопроса  - то  есть
планового искоренения и истребления еврейской расы; этот период  продолжался
до октября 1944 года, когда Гиммлер отдал приказ прекратить истребление.
     Далее, на вопрос, знал ли он в силу своих официальных связей с сектором
1У А4 о каких-нибудь приказах  об уничтожении всех евреев, он ответил "Да, и
впервые узнал о таком приказе от Эйхмана летом 1942 года".
     Гитлер не разрешил еврейский вопрос соответственно своему плану.  Но он
уничтожил  шесть  миллионов евреев  -  евреев  Германии,  Франции,  Бельгии,
Голландии,  Люксембурга,  Польши,   Советского  Союза,  Венгрии,  Югославии,
Греции, Италии,  Чехословакии,  Австрии, Румынии, Болгарии. С  этими евреями
было уничтожено более  тридцати  тысяч  еврейских  общин,  бывших в  течение
столетий центрами еврейской веры, учения и учености. Из этой еврейской среды
поднялись  гиганты  искусства, литературы  и  науки.  Но  разве  только  это
поколение  евреев  Европы  погибло  в  газовых  камерах?  Уничтожено  было и
следующее поколение - миллион детей. Кто может охватить эту  картину во всем
ее  ужасе,  во всех последствиях для  многих  будущих  поколений  еврейского
народа, для Израиля? Здесь был погублен естественный резервуар всего,  в чем
нуждается новая страна - ученость, знания, преданность, идеализм, пионерский
дух".

     Я говорила и о самом Эйхмане,  и о  личной его  ответственности и далее
сказала:

     "Я  убеждена,  что много  людей во всем мире страстно  желали суда  над
Эйхманом,  но  факт остается  фактом: за пятнадцать  лет его так  никто и не
нашел.  И он  мог  нарушать  законы  каких  угодно  стран, въезжая  туда под
фальшивым  именем и с фальшивым паспортом, злоупотребляя гостеприимством тех
стран,  которые, я  уверена, в ужасе отшатнулись  бы  от его  поступков.  Но
евреи, и  в их числе  те, кто  лично  явились  жертвами его  жестокости,  не
находили покоя, пока не обнаружили  его и не привезли в Израиль  - в страну,
куда сотни тысяч  переживших  эйхмановские ужасы  приехали домой; в  страну,
существовавшую  в  сердцах  и  мыслях  шести   миллионов,  которые,   идя  в
крематории, пели великий символ нашей веры "Ани маамин бе эмуна шлема бевиат
ха-Машиах" ("Я верую в пришествие Мессии").

     Закончила я вопросом:

     "Должен   ли   Совет   Безопасности  заниматься  этой   проблемой?  Эта
организация занимается охраной мира. Разве угроза миру - привлечение Эйхмана
к суду тем самым народом, полному  физическому уничтожению которого он отдал
всю  свою энергию,  даже если способ его ареста нарушил законы Аргентины? Не
заключается ли  угроза миру в существовании Эйхмана на  свободе, Эйхмана  не
покаранного,  Эйхмана вольного изливать  яд своей  изломанной души на  новое
поколение?"