где я должна была остановиться.
     В одном из городов Восточного побережья  мне  нужно было  выступать три
раза в  субботу вечером,  в воскресенье  утром и  в  воскресенье  вечером. В
воскресенье   днем   я  прилегла  на   часок  отдохнуть,   но   тут   пришла
председательница  местного  отделения организации, села  ко мне на кровать и
сказала целую речь. "Слушайте, Голда,  -  твердо  сказала она, - вы говорите
очень  хорошо, но не так, как должна говорить  женщина. Когда тут была Рахел
Янаит  Бен-Цви,  она плакала и мы плакали с  ней вместе. Но вы  говорите как
мужчина, и никто не плачет".
     Я только и могла на  это ответить, запинаясь:  "Мне очень  жаль, но я в
самом деле не могу говорить иначе". Она видела,  что я смертельно устала, но
хотела  выполнить свою миссию и просидела у меня весь этот  дорогой для меня
час,  снова и снова  повторяя, что я должна научиться говорить как  женщина.
Особенно ее огорчило, сказала она, что я рассказывала "Женщинам-пионерам" не
только о  женском рабочем  движении,  но  и вообще и Гистадруте, о проблемах
иммиграции  и политическом положении, и она  сомневается, чтобы  это помогло
собрать деньги.
     С другой стороны, я конечно, знала далеко не все о том,  как эти деньги
собирают. В маленьком городке на Среднем Западе все члены  организации были,
встречая меня, очень взволнованы. В этом году они собрали больше  денег, чем
когда-либо, хотя это  была очень  маленькая группа. Я  спросила: "Как вы это
сделали?"
     - О, - ответили они, - мы играли в карты.
     Я так и взвилась.
     -  Для  Палестины  вы  играете в карты?  Разве такие деньги  нам нужны?
Хотите играть в карты - играйте, но не ради нас.
     Все  промолчали, только  одна  женщина спросила очень спокойно: "Хавера
Голди, а вы в Палестине не играете в карты?"
     - Конечно, нет, - с яростью ответила я. - За кого вы нас принимаете?
     Через год,  вернувшись домой,  в Тель-Авив, я  заметила, что кое-кто их
членов Гистадрута по  вечерам играет в  карты у себя на  балконе - но, слава
Богу, не на деньги. Мне захотелось написать этой  женщине и извиниться, но я
не знала ее имени.
     Между поездками я  писала редакционные  статьи для журнала  и открывала
распродажу  продуктов, изготовленных или выращенных в Палестине.  Продажу мы
устроили  в огромном складе -  там  мы  ее паковали,  а затем сами продавали
всему  району.  И  так  как  я  всегда  твердо  верила,  что  нельзя  терять
драгоценное  время, то, пока  мы  паковали  мацу,  я  учила женщин последним
песням ишува.
     Статьи  мои  всегда  бывали  посвящены  политическим  вопросам,  близко
касавшимся  Поалей  Цион,  и  теперь я  понимаю,  почему  та говорливая дама
находила  меня  недостаточно  сентиментальной  -  хотя,  как  писал  однажды
Бен-Гурион одному из своих коллег, с которым спорил, "сентиментальность - не
грех,  ни с социалистической, ни с сионистской  точки  зрения".  Я думала, и
сейчас думаю, что люди, посвятившие себя великому делу, заслуживают, чтобы с
ними об этом говорили как можно серьезнее и умнее, и вовсе нет необходимости
исторгать слезы у участников сионистского  движения. Ведает Бог, причин  для
того, чтобы поплакать, хватает с избытком.
     Весной 1933 года я  написала статью  в  ответ на обвинение руководителя
Хадассы,  что  успех Поалей Цион  зависит от финансовой поддержки "еврейских
буржуев и капиталистов".
     Вот что я писала:

     "Мы  всегда  утверждали,  что успех работы  сионистов  зависит от  двух
внутренних факторов  - от работников,  которые  будут работу  делать,  и  от
денег, которые  дадут возможность эту работу вести. Мы не знали, что деньги,
которые  идут  от  широких еврейских масс, должны  носить  ярлык  "классовых
денег"... Мы рассматриваем и деньги Еврейского Национального фонда, и деньги
Керен ха-иесод (финансировавшую еврейскую иммиграцию и поселения), и рабочую
силу,  и пионерское  движение  (Халуц) как проявление воли И  решимости всей
нации в целом...  Означает ли это, что мы против частного капитала и частной
инициативы?  Нет,  не  означает.  Поалей  Цион прежде  всего заинтересован в
массовой иммиграции в Палестину. Если  мы не сможем осуществить ее с помощью
национального капитала, мы приветствуем частный капитал. Да, мы в самом деле
говорим,  что даже  частный  капитал должен  служить целям сионизма. Частный
капитал, не использующий еврейскую рабочую  силу, не помогает нашему делу...
К  сожалению,  мы  слишком часто  видим,  что частное предприятия  Палестины
используются только для личной выгоды, и при этом  забывается, что еврейская
иммиграция  в Палестину  прежде  всего  зависит от  наличия рабочих  мест  в
стране. И  мы подчеркиваем снова: частный капитал, не использующий еврейскую
рабочую силу,  в стране не  приветствуется, потому что такой частный капитал
не способствует массовой иммиграции, которой желаем и мы, и Хадасса..."

     Летом 1934  года мы собрались домой. Я  совершила  последнюю поездку по
Штатам, чтобы проститься с "Женщинами-пионерами", с их клубами и собраниями,
с  которыми  я так  близко  познакомилась.  Я  была  полна  уважения к  этим
немодным, преданным работящим женщинам, которые так хорошо отнеслись ко мне,
и мне хотелось, чтобы они знали, как я им благодарна. Я была уверена: что бы
ни  случилось в Палестине, они всегда  будут  нам поддержкой и помощью  - и,
конечно, время доказало, что я была права.