лечили  в Палестине.  При  ее болезни не нужны  были ни  строгая  диета,  ни
постельный  режим. Как только она наберется сил,  как оказалось,  она сможет
пойти в школу, кататься  на  роликах, плавать, ходить и бегать по лестницам.
Ее стали лечить,  она стала поправляться, набирать вес и через шесть  недель
ее  выписали  из больницы "совершенно здоровой",  как  я,  заливаясь слезами
облегчения, написала Моррису.
     Теперь у меня было время  и  для своей работы, и для Менахема, которому
не разрешалось навещать Сарру  в больнице  и который поэтому почти  не видел
меня с тех пор, как мы приехали в Нью-Йорк.  Он  был страшно сердит, что она
уже немного научилась английскому языку у больничных сестер, в то время  как
он старался объясняться  на смеси  иврита  и  идиш.  Дети очень  скучали  по
Моррису  и ненавидели  мои  поездки по городам  по делам  "Женщин-пионеров",
из-за которых,  случалось, я по месяцам не бывала "дома".  Но  я возила их к
Кларе с  Фредом и к матери Морриса, на детские концерты, в кино и в оперу, и
надеялась,  что пребывание в более богатом, чем Тель-Авив, мире возместит их
пересадку в  чужую почву.  Как бы то ни было, оба они расцвели, а Сарру было
буквально не узнать. Конечно,  ни  один из них не говорил вслух, что жизнь в
Штатах лучше  и роскошнее, чем в Палестине, и я  не могу сказать, что  их не
смущало пребывание  за  границей.  Помню,  что Менахем никак  не мог понять,
почему все нью-йоркские  друзья говорят, что будут голосовать  за Рузвельта.
"Почему не за Бен-Цви или Бен-Гуриона? " - спрашивал он.
     Я  же  в  эти  два  года напряженно  работала.  Когда я  уехала, журнал
"Женщин-пионеров",  который  я  некоторое время  редактировала,  воздал  мне
несколько преувеличительную хвалу. Вот что там было написано:
     "Голди привезла нам дуновение  апельсиновых рощ в цвету, распускающихся
деревьев;  ухоженные  коровы  и  куры,  победа над  неподдающейся  землей  и
опасными стихиями - все это  результат работы, работы, работы. Это работа  -
не по принуждению, не ради  личной выгоды,  нет, пот и кровь, поля и  пашни,
дороги  и цемент, бесплодная сушь и терпение, болота  и болезни,  опасности,
лишения, препятствия, скорби, вдохновение - и  работа, работа во имя работы,
во имя  восторга  созидания...  Ее  красноречие  и  искренность,  гордость и
простота  внушили слушателям  ее  почтение к нашему делу  и уважение к нашей
организации. Мы постараемся вовлечь ее почитателей в нашу работу и надеемся,
что достигнем успеха".
     Но  сама я из этих  долгих поездок  (одна из  них  продолжалась  восемь
недель подряд; я везде рассказывала о  Палестине,  старалась собрать для нее
деньги  и  завербовать новых  членов  для  нашей  организации)  лучше  всего
запомнила запах вокзалов и звук моего собственного голоса. Конечно, собирали
тогда  не  миллионы  долларов,  как  случается  ныне,  и  редко когда община
собирала даже  столько, сколько предполагала. Но каждый  грош и тогда значил
не меньше, чем теперь. "Женщины-пионеры" Ньюарка (Нью-Джерси) рассчитывали с
октября 1933 года до июля 1934 года  собрать 165 долларов, а собрали лишь 17
долларов 40  центов; чикагский Вестсайдский клуб думал собрать 425 долларов,
а наскреб всего 76; это  означало, что  члены организации должны сделать еще
дополнительное усилие. Опять надо устроить базар или лотерею, а может быть -
бал-маскарад  (за вход куда можно было брать  по 25 центов), а  может  - еще
одну лекцию "Роль женщины в киббуце" или "Жизнь трудящихся в Палестине".
     Вот что  было в типичном письме  (из Виннипега), которое мне прислали в
штаб "Женщин-пионеров" в Нью-Йорке:
     "У нас есть председатели, которые занимаются отдельными участками нашей
работы, и им  помогают  комитеты.  Мы собираемся  еженедельно, и  на  каждом
собрании  у нас  читают  важные  лекции. На прошлой  неделе у нас  с лекцией
выступал  д-р  Хеннел,  очень  интересно  рассказавший  о  своей  поездке  в
Палестину. Первым нашим финансовым предприятием в этом году был  "серебряный
чай"  - мы  собрали 45  долларов.  Теперь  мы  собираемся  устроить праздник
Ханукки, но еще не решили в какой форме. Сейчас все наши члены с энтузиазмом
готовятся  к  ланчу по  5 долларов  с человека  и очень ждут  вашего приезда
сюда".
     Той  же почтой  пришло  письмо  из Кливленда - просили  меня  помочь  с
организацией пикника:  будет  игра  в поиски сокровищ и кухня на  воздухе, а
также  культурная программа-лекция "Зарождение и развитие политических групп
в сионизме". Тут же - письмо из Канзаса, в котором меня просили выступить на
митинге  и  прочесть  на общей "встрече  субботы"  лекцию  "на  какую-нибудь
еврейскую тему".  Мне  пришлось  ночевать  в десятках  семейств  Соединенных
Штатов и  Канады, и  набросать,  по-английски  и на идиш, сотни программ для
учебных  групп.  Я бывала очень утомлена, но мне  никогда  не было скучно, а
главное  - я никогда  ни  на  минуту не  усомнилась в  большом и  актуальном
значении той работы, которую вели "Женщины-пионеры".
     Об этих бесконечных разъездах  сохранились  и забавные  воспоминания. В
метельное  зимнее утро я  приехала  в  Виннипег на поезде,  который прибывал
очень рано. Не  увидев  никого  из  тех,  кто должен был  меня  встретить, я
предпочла поехать в ближнюю гостиницу вместо того,  чтобы будить кого-нибудь
из  женщин  в такой  ранний час. Не успела  я распаковать вещи, как зазвонил
телефон. Голос, в котором было отчаянье: "Миссис Меерсон, мы все на вокзале.
Вас приветствовать пришла  большая делегация. Как же  я могу сказать им, что
мы вас пропустили? Как  можно нанести такой удар их энтузиазму, их восторгу,
что они первые пожмут вам руку? Они будут так огорчены!"
     И я сказала: "Не  беспокойтесь, я буду  там  через несколько  минут". Я
сложила вещи, вызвала такси  и через пятнадцать минут опять была на вокзале,
где  встретилась с  делегацией, которая благополучно и проводила меня  туда,