является  управление  объединенной  рабочей  партии,  представляющей  разные
оттенки мнений. Не раз в последующие годы мне посчастливилось проводить свое
убеждение в жизнь.
     Как бы то ни было, "Женщины-пионеры" с огромным  интересом относились к
тому, что происходила  в Палестине, и я испытывала большое удовлетворение от
того, что играю роль в их работе, хоть меня и беспокоило их твердое  решение
оставаться  идишской общиной  в стране, где  еврейская иммиграция  из Европы
сокращалась с  каждым  годом.  Они,  конечно, уверяли меня,  что все их дети
говорят на  идиш,  и  что  газеты  и  театр на  идиш  в  Америке  процветают
по-прежнему.  Но я тоже приехала из страны иммигрантов, и так же, как я была
уверена,  что  в Палестине идиш со временем уступит  место ивриту, так же  я
была  уверена,   что   если  "Женщины-пионеры"  хотят,  чтобы  он  и  дальше
существовал  в Америке, они  должны  пополнить  свои  ряди  более  молодыми,
американизированными женщинами,  говорящими по-английски. И  об  этом тоже я
много говорила с моими американскими подругами.
     Чтобы повидаться с сестрой Кларой, я поехала в Кливленд. К тому времени
она была замужем за молодым человеком по имени Фред Стерн  и имела красивого
и  умного сына,  которого  звали  Даниэль  Дэвид.  Я  не видела  Клары  с ее
отроческих лет, и хотя мы  изредка  писали друг другу (родители, разумеется,
переписывались с  ней  регулярно),  мне  пришлось к  ней  привыкать  заново.
Казалось  - да так оно и было - мы бесконечно далеки друг от друга. Все, что
было  мне  дорого, находилось  в  Палестине.  Все, что  было  дорого  Кларе,
находилось в Соединенных Штатах. Я  была всей душой предана делу сионизма, и
моя  карьера (хоть  я  никогда мысленно этого так  не называла)  естественно
развивалась в рамках рабочего движения ишува; Клара и Фред были социологами,
и  у  Фреда в  это  время  уже была  ученая  степень. Он  был  очень  умный,
начитанный и культурный человек. Вырос он, можно сказать, на улицах Милуоки,
где с  шести  лет  продавал  газеты и, как  говорится,  полностью  "сам себя
сделал". Они были вовлечены в  еврейскую жизнь  не меньше, чем я,  но  не на
политическом  или   национальном,  а  на  общинном  уровне,  как  социальные
работники, - и мы говорили  на разных языках. Я понимала, что Клара остается
в Штатах не потому, что жить там легче  (их бедность в Кливленде меня просто
испугала), а  потому,  что  она  считала, что здесь  ее место. Ее интерес  к
Палестине носил  чисто  академический характер,  а Фред, тот  и  вовсе через
несколько часов сказал мне, что он не одобряет национализма вообще и считает
сионизм крайне реакционным движением.
     Клара и Фред решили,  что у  них будет  только один  ребенок, чтобы они
могли дать ему  все, но,  как  говорила мама, "Менч трахт ун Гот лахт"  (что
соответствует русской, менее саркастической поговорке "Человек предполагает,
а Бог располагает"); Даниэль Дэвид умер восемнадцати лет от тяжелой болезни,
находясь в рядах  американской армии. После  этого  заболел Фред. Он потерял
ногу и много  лет пролежал в  постели. Но Клара  никогда себя не оплакивала,
продолжала усиленно работать  и, несмотря на все  трагедии, добилась больших
профессиональных  успехов. Еще до того,  как умер  Дэвид и заболел Фред, они
переехали  в  Бриджпорт  (штат  Коннектикут),   и   там  она   стала  главой
объединенного Еврейского комитета.  Но тогда, в 1929 году, я  поняла только,
что моя младшая сестра не поедет к нам в Палестину, и это меня огорчало.
     В  1930  году я  опять  уехала  - на  конференцию женщин-социалисток  в
Англию. Там было  более 1000 делегаток, и  я,  пожалуй, впервые  поняла,  до
какой  степени   люди   за   пределами   Палестины,   неевреи,  могут   быть
заинтересованы тем, что уже  называли  "Палестинской проблемой". Я выступала
всего  несколько  минут,  но  после  этого меня попросили выступить в разных
частях  Англии,  и впервые я встретила  британцев в их  собственной  стране.
Женщины-социалистки,  бомбившие меня  вопросами о  Гистадруте, о киббуцах, о
Женском рабочем совете, о том, как мы живем и как общаемся с арабами, ничуть
не походили на тех немногих англичанок, которых я встречала в Палестине. Там
англичане  смотрели на нас,  как на странно-непонятное туземное племя,  куда
менее  очаровательное,  чем  смирные  и  живописные  арабы,  и   куда  более
претенциозное и требовательное.  Но в Англии - в Лондоне, Манчестере и Гулле
-  я  разговаривала  с  женщинами,  по-настоящему  восхищенными  сионистским
"экспериментом", которые, пусть не всегда с  сочувствием, все же  стремились
узнать факты.
     Я  решила,  что  на них  сионистская  риторика  не  произведет большого
впечатления,  и  что  тут  сослужит  службу  правдивое  освещение  кое-каких
домашних  дел. В  1929  году  опять  поднялась  волна  арабских беспорядков,
направляемая муфтием Иерусалима Хадж Амином аль-Хуссейни (тем самым, который
стал  известен  своей профашистской и нацистской агитацией  во  время Второй
мировой  войны),  и  хотя британцы восстановили порядок,  они сделали  это с
расчетом создать у  арабов  впечатление, что никто не будет  особенно сурово
наказан за убийство или ограбление евреев. Поэтому я была особенно рада, что
могу объяснить как было дело моим английским сестрам-социалисткам.
     Тогда  же  я  встретилась,  и  тоже  впервые,  с  женщинами  -  членами
британских  кооперативных  обществ  и  слушала  их  восторженные рассказы  о
чудесах Советской России.  Помнится,  я  думала, что если  бы  их можно было
привезти  в Палестину  и показать, что мы осуществили там,  они  бы и  о нас
говорили  захлебываясь.  Я и теперь  так  думаю  и  верю, что одно посещение
Израиля стоит больше, чем сотни речей.
     Я  еще  раз  побывала в  Лондоне  в  том году -  как  делегат имперской
лейбористской  конференции.  Рамзи  Макдональд был  тогда премьер-министром.
Несмотря  на  то, что сам он  сочувствовал прогрессу ишува  и  даже  был  им