В  любом месте страны  он встречался с группами  молодежи  и  выслушивал их.
Помню, незадолго до его смерти, я однажды в субботу повезла компанию молодых
людей (включая  Сарру)  в  киббуц, где Берл проводил уик-энд, целый день они
просидели на лужайке  - Берл и пятнадцать мальчиков и девочек, -  беседуя  и
слушая  друг друга. Он организовал в Реховоте месячные курсы для молодежи, и
как  я сейчас  вижу  его, в  его старой,  нахлобученной на лоб серой фуражке
среди молодежи, у входа,  -  и он слушает не очень оригинальные  соображения
какого-то мальчика по поводу Гистадрута.
     И, конечно, я никогда не забуду той страшной ночи, когда Берл скончался
в Иерусалиме от удара.  Много лет  спустя, когда убили президента Кеннеди, и
Соединенные Штаты замерли, потрясенные, я вспомнила другую ночь, за тридцать
лет перед этим, когда умер Берл, и никто из нас не мог себе представить, как
же все будет без него. Я была в Тель-Авиве. Возвращаясь в автобусе из театра
"Габима",  я заметила, что  люди  перешептываются,  словно случилось  что-то
ужасное. Ужасные вещи в 1944 году происходили все время, и когда я увидела у
дверей  своего дома на улице Яркон группу  друзей,  я немного встревожилась.
Они ждали меня. "Берл умер", - сказали они. Говорить больше было не о чем. Я
немедленно  поехала в  Иерусалим. Бен-Гурион в ту  ночь был  в Хайфе;  после
того,  как  он  услышал  это  сообщение,  никто  уже  не  осмеливался с  ним
заговорить. Всю ночь  он пролежал на постели,  не раздеваясь; его трясло, он
плакал.  Он  потерял  единственного  человека, чье  мнение  он действительно
ценил, а может быть - и единственного настоящего друга.

        ¶"МЫ БУДЕМ БОРОТСЯ ПРОТИВ ГИТЛЕРА"§

     В 1929 и 1930 годах я часто уезжала за границу. Один раз я ездила в США
по  делам Женского рабочего совета и два  раза - в Англию, как представитель
рабочего  движения. Конечно, в те  дни  люди не перескакивали через  океан в
самолетах  (хотя я  впервые полетела на самолете в  1929 году в  Соединенные
Штаты - и  сидела  прямая, как  палка,  окоченев со страху, но надеясь,  что
никто этого не видит), и каждая поездка за границу длилась несколько недель.
Я знала, что Менахем и Сарра очень боялись моих долгих отлучек. В тех редких
случаях, когда  я из-за  мигрени  оставалась дома и не  выходила на  работу,
дети, вне себя от радости, танцевали вокруг меня, распевая: "Нынче наша мама
дома! Голова у ней  болит!" От этой песни голова не проходила, зато начинало
болеть  сердце;  но я  уже  к  тому  времени  научилась, что ко всему  можно
привыкнуть, если надо, даже к вечному чувству вины.
     Странно было после семилетнего отсутствия опять оказаться в Штатах. Как
будто  приезжаешь  в   незнакомую  страну.  Мне  понадобилось  время,  чтобы
освоиться, опять научиться  свободно  ходить  по  Нью-Йорку,  приладиться  к
расписанию железных дорог и городского  транспорта, даже привыкнуть к звукам
английской речи вокруг, хотя, собственно, большинство женщин, с которыми мне
пришлось работать,  говорили на идиш.  Организация,  куда я  была  послана -
"Женщины-пионеры" - была основана Рахел Янаит-Бен-Цви всего  три-четыре года
назад и вошли в нее жены активистов американского Поалей Цион. Почти все они
родились в Европе. Дома они говорили  на идиш и, вероятно, люди, их знавшие,
находили, что они больше похожи на матерей - такие  же типичные трудолюбивые
"идише мамэ", основной заботой которых было накормить семью  и охранять дом.
Но  они были  иными. Это были  молодые женщины с  идеалами, с  политическими
убеждениями,  либерально  настроенные,  для  которых  все,  происходившее  в
Палестине, было очень важно. Они находили время, чтобы принимать  участие  в
деятельности   организации  и  в  собирании  средств   для  учебных  ферм  в
Петах-Тикве, Нахалат-Иехуде  и Хадере, которых  они никогда  не видели и  не
рассчитывали когда-либо увидеть. Более того, идеалы Поалей Цион  были в 1929
году  не  слишком популярны,  и  меньше всего - в  Штатах, так  что компания
"Женщин-пионеров" в пользу Женского рабочего  совета  была, мягко выражаясь,
делом нелегким.
     Я  делала, что могла, чтобы  их  поддержать и воодушевить.  Произносила
речи,  отвечала на сотни вопросов, объясняла необходимость "женских  учебных
ферм", рассказывала о новом обществе,  создаваемом в еврейской Палестине под
руководством  рабочего  движения,  которое  гарантирует  полную  эмансипацию
женщин. Говорила о внутренней политической жизни  сионизма в Палестине, -  и
меня изумил - и  порадовал - интерес, который эти женщины проявили к  разным
оттенкам политических верований, представленных в те времена в  политических
фракциях  ишува. Через  год предстояло  слияние  двух самых больших  рабочих
партий  -  Ха-поэл ха-цаир  ("Молодой рабочий"),  находившейся  под  сильным
влиянием А. Д. Гордона, и Ахдут ха-авода (к которой и я, и они принадлежали)
-  на  основе  социалистической  идеологии  и  того,  что обе  считали  себя
принадлежащими   к    Социалистическому    интернационалу.    Несмотря    на
существовавшие между  ними разногласия, они объединились в  одну  партию под
названием  Мапай;  Ха-шомер ха-цаир,  состоявший в основном из киббуцников с
марксистской идеологией, остался вне объединенной партии.
     Много  позднее, уже  в 1940-е годы, от  Мапай  отделилась группа, затем
соединившаяся  с  Ха-шомер  ха-цаир  и  образовавшая  новую  партию  - Мапам
("Единая рабочая  партия"). В конце 60-х годов произошли и другие комбинации
и перемены. Но много лет подряд Мапай доминировала. Ее история - это история
самой  страны, и государство Израиль еще ни разу не имело правительства, где
Мапай  не  была бы хоть в  маленьком  большинстве. Для  меня Мапай с  самого
начала была моей партией, и я никогда не колебалась в  своей преданности ей,
как  и  в  убеждении,  что  лучшей  основой для  социалистического  сионизма