вежливости. Как вы думаете? Я сделаю как скажете.
     - Послушайте, -  сказала я, - я знаю  одно. Если вы поедете сами - есть
шансы, что на этот раз вам удастся. Иначе - шансов никаких.
     Джозеф Сиско, находившийся тут же, кивнул:
     - Я совершенно согласен.
     - О'кей, - сказал Киссинджер. - Я поеду. Может, я что и сумею сделать.
     Он вылетел немедленно.
     Вернулся он в Израиль в половине  второго ночи и с самолета прислал мне
извещение, что хочет встретиться со мной этой же ночью, в половине третьего.
Он явился такой свеженький, словно провел  месяц на  курорте;  все остальные
клевали носом. Он влетел в комнату и сказал:
     - Все в порядке. Кончено. Мы добились.
     Конечно,    при    всем   своем   блестящем   уме    и    поразительной
работоспособности, будь  Киссинджер представителем  Габона, он немногого  бы
добился от  сирийцев, но у него было  все: ум, работоспособность, выдержка -
и! - то, что он представлял самую  могущественную державу мира, а вместе это
создавало очень эффективную комбинацию.
     Думаю,  то  обстоятельство,  что он  еврей,  ему  во все эти  месяцы не
помогало  и не мешало. Если  даже  эмоционально  он  нам  сочувствовал,  это
сочувствие  ни разу  не отразилось на том, что он говорил  и делал. Когда он
впервые побывал  в Саудовской Аравии, король  Фейсал прочел ему целую лекцию
на  тему "Коммунисты, израильтяне и евреи".  Теория Фейсала  -  которую  он,
ничуть не  смущаясь, изложил  Киссинджеру  -  заключалась  в том,  это евреи
создали коммунистическое движение, чтобы завладеть всем миром. Часть мира им
уже  принадлежит;  в  той  части, которой им завладеть  еще  не удалось, они
поставили евреев на важные правительственные посты.
     - Знаете ли вы, что Голда Меир родилась в Киеве? - спросил он.
     - Да, - ответил Киссинджер.
     - И вы не видите, что это значит?
     - Как-то не слишком, - сказал Киссинджер.
     - Киев, Россия, коммунизм - вот формула, - заявил Фейсал.
     Потом   Фейсал  попытался  вручить   Киссинджеру  "Протоколы   сионских
мудрецов",  известную  русскую  фальшивку царского времени,  но  Киссинджер,
разумеется, этого подарка не принял.
     Я  имела  с Киссинджером несколько  очень трудных разговоров  по поводу
советских   и  египетских  обвинений,  что  мы  нарушили  прекращение  огня.
По-видимому,  Киссинджер  склонялся к  тому,  чтобы  обвинению  поверить,  и
однажды  Диниц   позвонил   из  Вашингтона,  умоляя  меня   лично   заверить
Киссинджера, что этого не было. Всю неделю шли обмены посланиями между нами,
в  которых президент  Никсон и Киссинджер  просили нас уступить -  по одному
пункту,  по  другому,  по  третьему,  -  и  хоть  я  очень  хорошо  понимала
американскую позицию в  отношении Советского  Союза, этот беспрерывный поток
требований  очень меня  беспокоил.  Я написала  Киссинджеру,  что  мы просим
сказать  нам сразу все,  чего он  хочет,  и  тогда  мы  соберемся  и  примем
собственное  решение  -  а  не  посылать  нам  каждые несколько  часов новые
требования. Тут-то и позвонил Диниц, и я решила - лучше позвоню Киссинджеру,
чем опять посылать письмо.  Я сказала: "Можете говорить о нас, что хотите, и
делать, что хотите, но мы не лжецы. Обвинения не справедливы".
     31  октября  я  полетела  в  Вашингтон - попытаться  наладить несколько
напряженные отношения и лично объяснить, почему некоторые  предъявленные нам
требования не  только несправедливы, но  и неприемлемы. Накануне я  лично, с
Даяном и Дадо, ездила в "Африку", по ту сторону Суэцкого канала, встретилась
с  командирами и  солдатами,  выслушала  доклады  о районе  наступления.  Мы
сделали три остановки, объезжая  фронт, солдаты  несколько удивились, увидев
меня в сердце  пустыни,  да  и  сама я никогда  не ожидала, что мне придется
отвечать  на  вопросы,  которыми израильские ребята будут  засыпать  меня на
египетской  территории.  Я  выступала перед солдатами:  один раз глубоко под
землей,  другой  раз  в песках  перед  палаткой,  в, третий  раз - в  ветхой
египетской таможне в Суэце.  Вопросы в основном касались  прекращения  огня.
Почему   мы   разрешили  доставлять   снабжение  Третьей  армии?  Почему  мы
согласились на преждевременное прекращение огня? Где  наши военнопленные?  Я
из кожи лезла, чтобы объяснить им факты политической жизни. Потом я полетела
на Голаны, где повторились те же разговоры.
     У  меня и у самой осталась неудовлетворенность  от некоторых ответов на
мои    собственные   вопросы.    Меня    привел   в   ярость   отказ    моих
товарищей-социалистов   в   Европе   позволить   "Фантомам"  и   "Скайхокам"
приземляться  для  заправки  горючим  на  их  территории  при  осуществлении
"воздушного моста". Однажды, через несколько недель после войны, я позвонила
Вилли Брандту, которого очень  уважаю в  Социалистическом интернационале,  и
сказала:  "У меня  не может быть  никаких  требований ни к кому, но  я  хочу
поговорить  со  своими друзьями. Ради  себя  самой  я  хочу  понять,  что же
означает социализм, если ни одна социалистическая страна во  всей  Европе не
захотела прийти  на помощь  единственной демократии на Ближнем Востоке?  Или
понятия "демократия и братство" к нам неприменимы? Как бы то ни было, я хочу
услышать  своими   ушами,   что  именно   удержало   глав   социалистических
правительств от оказания нам помощи?"
     В   Лондоне   был   созван   конгресс   руководства   Социалистического
интернационала, и туда явились  все.  В этих конгрессах участвуют все  главы
всех социалистических партий - и находящихся у власти, и оппозиционных.
     Поскольку  я  попросила  о созыве  этой  встречи,  я ее  и  открыла.  Я