Неважно, что диктовала логика. Важно  то, что  я,  привыкшая  принимать
решения, и  принимавшая их  на всем протяжении войны, не смогла  сделать это
тогда. Дело не в чувстве вины.  Я тоже умею рассуждать и повторять себе, что
при такой уверенности нашей военной  разведки и почти полном согласии  с нею
наших выдающихся  генералов было бы неразумно с моей стороны  настаивать  на
мобилизации. Но я  знаю,  что должна была  это  сделать, и с  этим  страшным
знанием  я должна доживать жизнь. Никогда  уже я не  стану той,  какой  была
перед Войной Судного дня.
     В тот день я сидела и мучилась в своем кабинете, пока не почувствовала,
что  больше  не могу тут сидеть, и уехала домой.  Менахем  и  Айя пригласили
нескольких приятелей  заглянуть  после  обеда.  Накануне  Судного  дня евреи
обедают рано - это их последняя трапеза перед двадцатичетырехчасовым постом,
который начинается с первыми  вечерними звездами.  Мы сели обедать.  Но я не
находила себе  места,  аппетита  у меня  не было, и хоть дети  просили  меня
побыть с их друзьями, я извинилась и ушла спать. Но заснуть я не могла.
     Это  была тихая,  жаркая ночь и через открытое  окно до меня доносились
голоса гостей, негромко разговаривавших в саду. Раза два залаяла собака,  но
в остальном это была типичная для такого кануна безоблачная ночь.  Вероятно,
я задремала. В четыре часа утра телефон у моей постели зазвонил. Это был мой
военный секретарь. Была  получена информация, что Египет и  Сирия предпримут
совместное нападение на Израиль "во второй половине дня". Сомнений больше не
оставалось, - сведения  были получены  из авторитетного источника. Я сказала
Лиору,  чтобы он вызвал Даяна,  Дадо, Аллона  и Галили в мой кабинет  к семи
часам утра. По дороге туда я увидела старика в талесе с маленьким мальчиком:
они шли в синагогу. Они показались мне символом иудаизма. Скорбно подумала я
о  молодых  людях  Израиля,  которые будут  сегодня  поститься в синагогах и
прервут молитвы, услышав призыв к оружию.
     Заседание началось в восемь.  Даян и  Дадо не  соглашались по вопросу о
размахе   мобилизации.    Начальник   штаба   советовал   мобилизовать   все
военно-воздушные  силы  и четыре  дивизии, говоря, что если провести  призыв
немедленно, то на  следующий  день, то  есть в воскресенье, они смогут  быть
введены в действие. Даян  же считал, что призвать надо военно-воздушные силы
и  только две дивизии - одну на Северный фронт,  другую -  на Южный,  потому
что, если мы объявим  всеобщую мобилизацию прежде чем будет сделан хоть один
выстрел, мир получит  повод  назвать нас "агрессорами". И вообще он  считал,
что воздушные силы и две  дивизии  могут справиться с положением,  а  если к
вечеру оно  ухудшится,  то  мы сможем призвать остальных за несколько часов.
"Таково мое предложение, - сказал он, - но если вы с ним не согласитесь, я в
отставку  не подам". "Господи! - подумала я. - И я должна решить, кто из них
прав?"  Но  вслух  я  сказала,  что у  меня  только один критерий: если  это
действительно война, то у  нас  должны быть  все преимущества.  "Пусть будет
так, как сказал  Дадо".  Но  это  был единственный  день в году,  когда наша
легендарная способность быстро отмобилизоваться не сработала полностью.
     Дадо считал,  что надо  нанести превентивный удар. Поскольку ясно было,
что война все равно неизбежна.
     -  Ты должна знать, - сказал он, - что наша  авиация может нанести удар
уже  в полдень,  но  мне нужно,  чтобы  ты  дала мне "добро". Если мы сумеем
нанести такой удар, у нас будет большое преимущество.
     - Дадо,  -  сказала  я, - я  знаю все, что  говорится,  о преимуществах
превентивного удара, но я против. Никто из нас не  знает,  что  готовит  нам
будущее, но, возможно,  что нам понадобится помощь, а если мы нанесем первый
удар, то  никто ничего нам не даст. Я бы очень  хотела сказать  "да", потому
что  понимаю, что это означало бы для нас,  но с тяжелым сердцем я вынуждена
сказать "нет".
     После  этого Даян и Дадо ушли  каждый к себе, а  я сказала Симхе Диницу
(нашему  послу  в Вашингтоне, который  тогда как раз находился  в  Израиле),
чтобы  он  немедленно  летел обратно  в Штаты, и позвонила  Менахему Бегину,
чтобы  сказать ему,  что  случилось.  Я  также  назначила  правительственное
заседание на  12 часов  и  позвонила тогдашнему американскому послу  Кеннету
Китингу, чтобы он пришел повидаться со мной. Я сказала ему две вещи: что, по
данным нашей разведки, на  нас нападут во  второй половине дня,  и что мы не
нанесем удара первыми. Может быть,  еще  возможно предотвратить войну,  если
США свяжется с  русскими  или даже  прямо с Египтом и Сирией.  Как бы  то ни
было, превентивного удара мы не нанесем. Я хотела, чтобы  он это знал  и как
можно скорее сообщил в Вашингтон.  Посол Китинг много лет был добрым  другом
Израиля  и в американском сенате, и  в самом  Израиле.  Это  был человек,  к
которому  я  хорошо относилась и которому доверяла, и  в это ужасное утро  я
была ему благодарна за поддержку и понимание.
     На   полуденном  заседании   правительство   получило  полное  описание
положения и узнало о  решении провести  призыв  резервистов,  а также о моем
решении  -  не  наносить  превентивного  удара.  Никто не  высказал  никаких
возражений.  И  в  то время, когда мы  еще заседали, мой  военный  секретарь
ворвался в комнату с сообщением,  что перестрелка началась, и почти сразу же
мы  услышали,  как завыли  в  Тель-Авиве  сирены  воздушной  тревоги.  Война
началась.
     Мы  не только  не были  своевременно предупреждены.  Мы вынуждены  были
воевать  одновременно  на  двух фронтах  с врагами,  которые  несколько  лет
готовились  напасть  на   нас.  У  них  было  подавляющее   превосходство  в
артиллерии, танках, самолетах и живой силе, и к тому же мы  и психологически
находились  в невыгодном положении. Мы были  потрясены  не  только тем,  как