довольны, хотя Шимони, по-моему, чуть не заболел при виде меня на подушках и
сонма гейш, порхающих, как бабочки, вокруг.
     Меня, как и  всех людей,  поразила красота Японии, особенно же - умение
японцев создавать  красоту в своем повседневном окружении. И, разумеется, мы
встретили  там  и  евреев,  и нескольких  японцев из  числа тех,  кто принял
иудаизм   (включая  к  моему   изумлению,  и   члена   императорской   семьи
разговаривавшего  на иврите). В последние годы, кстати, в Израиль  регулярно
приезжают группы очень произраильски настроенных японцев,  и теперь я уже не
так  удивляюсь,  когда  вижу  толпу  японцев,  исполняющих  песню   "Золотой
Иерусалим" на отличном иврите около Западной Стены.
     Из Японии  мы  полетели на Филиппины,  где  я получила звание почетного
доктора  Манильского  католического университета.  Я  шла  по залу,  полному
церковных деятелей в парадных рясах, по обе стороны от меня шли священники с
крестами - и я думала, что католический  университет оказывает большую честь
еврейской женщине  из еврейского государства, и что не во всех университетах
евреев принимают с распростертыми объятиями, и  даже в свободном  мире  есть
высшие  учебные заведения, в  которых терпят только немногих из нас. Когда я
выступила с речью, я уже не в первый раз вспомнила, как однажды Шейна, вечно
опасавшаяся, как бы у меня не закружилась голова, написала мне: "Не забывай,
кто  ты такая".  Она  могла  не беспокоиться.  Я  никогда не  забывала,  что
происхожу из бедной семьи  и никогда не обольщалась мыслью, что меня повсюду
- и в Маниле, в частности - чествуют за мою красоту, мудрость или эрудицию.
     Манила,  Гонконг, Таиланд,  Камбоджа - о людях и природе  этих  стран я
могла бы рассказывать долго, но основным в этой дальневосточной поездке было
посещение Бирмы, страны, с которой у нас завязались прочные связи еще в 1952
году, когда делегация бирманских социалистов впервые посетила Израиль. Через
год Шарет поехал в Рангун на первый всеазиатский социалистический конгресс и
к  1955  году между  Израилем  и  Бирмой  уже  существовали  дипломатические
отношения  в  полном  объеме.  Давид Хакохен  открыл  в Рангуне  израильское
посольство, а премьер-министр Бирмы У Ну приехал  в Израиль как личный гость
Бен-Гуриона.
     Пожалуй, не было другой такой развивающейся страны в мире, с  которой у
нас был бы такой роман, как с Бирмой, - даже Гана, даже Кения  тут не  шли в
сравнение.  Не было  в  Израиле  ничего,  что  бы не  вызывало  у  бирманцев
восхищения и желания сравняться и  превзойти. Это  была единственная  в Азии
социалистическая страна -  и  потому она, естественно,  интересовалась нашим
вариантом социализма; Гистадрутом,  киббуцным движением,  созданием народной
армии,  которая стала важным  органом  просвещения,  где тысячи обездоленных
иммигрантских детей  (а зачастую -  и  их  матери) учились читать  и писать.
Бирманцев восхищали наши методы комбинирования военной службы с "подниманием
целины"  -  первичной  обработкой земли,  и они переняли  у  нас  почти  без
изменений идею,  что  люди могут  заниматься земледелием  и в  то  же  время
проходить оборонную  подготовку. Для Бирмы ее  китайская граница была вечным
источником беспокойства, а содержать большую регулярную армию она была не  в
состоянии - и потому израильский "НАХАЛ" (слово из заглавных ивритских букв,
означающих  "борющаяся пионерская молодежь")  был для  нее образцом. Молодым
идеалистам это давало возможность получить одновременно сельскохозяйственную
и  военную  подготовку  в уже существующих  киббуцах, после  чего  они могли
организовать  собственные  коллективные поселения. Я  посоветовала бирманцам
создавать пограничные  поселения  наподобие  наших  и  предложила прислать в
Израиль большую группу демобилизованных солдат с семьями, чтобы  они с годик
поработали  в  наших киббуцах  и мошавах (мошав -  кооперативная деревня)  и
приучились к  коммунальному или кооперативному образу жизни; мы же пошлем  в
Бирму израильтян, чтобы  помогали планировать мошавы в бирманском стиле. Так
и было сделано. Мошавы, по-видимому, подошли к бирманскому характеру лучше.
     Было  и  много  других бирмано-израильских  предприятий,  в  том  числе
создание в Бирме фармацевтической промышленности, обучение бирманских врачей
и медицинских сестер, создание  обширных ирригационных схем - но меня  лично
больше  всего  волновали  мошавы  на  севере Бирмы, в  районе Намсанга. Я  с
огромным интересом  следила  за их  развитием, и  все-таки глазам  своим  не
поверила,  когда на  бирманском  северном аэродроме увидела женщин  и детей,
побывавших  в  Израиле,   которые  встретили  меня  израильскими  флагами  и
ивритскими песнями.  Не забуду, как я подошла к маленькому дому в Намсанге и
спросила на иврите молодого человека, стоявшего у  входа: "Шалом, ма нишма?"
(шалом,  как дела?) и услышала в ответ "Беседер, авал эйп маспик маим!" (все
в порядке, только воды не хватает). Могло показаться, что я в Ревивиме.
     Я  путешествовала  по  Бирме  с Не Вином,  тогда бирманским начальником
штаба. Через несколько недель он устроил в Бирме переворот и начал эру новой
политики  - просоветской,  антиамериканской, подчеркнуто  не  вовлеченной  в
чуждые Бирме интересы. Отношения между Бирмой и Израилем не прекращались, но
роман закончился.
     Мне бирманцы очень  нравились,  и  я чувствовала себя  с ними свободно,
хотя  бирманские деликатесы  не  соответствуют моему представлению о вкусной
пище. В 1963 году я на  все была готова ради Бирмы - только  не  есть рыбную
пасту,  которой они питаются, или жареного  леопарда, которым нас  угощали в
Намсанге, или  пить  бульон  из  птичьих гнезд,  который мы сами подавали на
обеде  в Рангуне, устроенном в честь У Ну. Менахем объяснил мне все тонкости
дальневосточной кухни, но мне показалось,  что бирмано-израильские отношения
не пострадают, если я, чтобы не умереть на месте,  оставлю тысячелетнее яйцо
на  тарелке несъеденным. Конечно,  для бирманцев  понять нас было  непросто.