Нельзя сказать, что все они  справлялись с  делом успешно и что  кругом
все шло как по  маслу.  Нередко требовались  месяцы, чтобы израильская семья
привыкла  к  климату,  к пище,  к  традиционной африканской  медлительности;
поняла,  что  кроется  под  африканской  чувствительностью  и  суеверностью,
научилась сдерживать нетерпение и заносчивость,  которые в два  счета  могли
свести на нет все добрые дела. Бывали ссоры, обиды, неосуществившиеся планы.
Но  в большинстве случаев сотрудничество приносило плоды, ибо и африканцы, и
израильтяне по-настоящему  понимали, как ценно то, что они стараются делать.
Не было для меня большей  радости, чем встречаться с африканцами, прошедшими
подготовку в  Израиле,  которые показывали  мне свои клиники, фермы и школы,
весело  давая  пояснения на иврите; и повсюду  я видела  африканских "сабр",
черных малышей, родившихся в  Израиле,  чьим первым языком был иврит. Какими
бы "крайними" ни стали потом эти дети  и что  бы они потом ни говорили,  они
никогда,  я  знаю,  не будут  в  душе  считать  своими врагами  тех,  с  кем
подружились в Беер-Шеве, Хайфе или Иерусалиме - да и меня тоже.
     Кстати,  во  время  этой  поездки  я поняла, что нам, в  Израиле,  надо
переменить  развлечения  официальных гостей. Африканцы,  как  и израильтяне,
непременно   хотели,   чтобы   гости   часов   по   двенадцать   осматривали
достопримечательности,  а  потом,  без  всякого  снисхождения, волокли их на
банкет с  речами, состоявшими из бесконечных взаимных поздравлений. Я сидела
на  этих  банкетах и в изнеможении думала,  что через несколько часов  опять
предстоит поездка  под палящим солнцем, которая завершится таким же банкетом
с  речами.  И  я поклялась себе,  что  когда  вернусь  в Израиль,  то сделаю
что-нибудь, чтобы унять наше рьяное гостеприимство; правда, не могу сказать,
чтобы мне это до конца удалось.
     В конце концов, я все-таки заболела, и поездки пришлось сократить, хотя
я была вынуждена  отменить прием у Милтона  Оботе - умного и уравновешенного
президента Уганды,  которого потом так  безжалостно убрал Иди Амин. Пожалуй,
Оботе  и  Иди  Амин  - две крайности африканской дилеммы.  Оботе  был полной
противоположностью Амину - это  был разумный, серьезный и работящий человек.
Боюсь,  что  прогресс в Уганде задержался на много лет оттого, что  к власти
пришел Иди Амин,  которого погубила  бесконтрольная  власть над  только  что
получившей независимость страной. Я не знала Иди Амина,  когда он проходил в
Израиле парашютную подготовку  (израильские "крылышки" гордо носит не только
он,  но  и  многие  другие африканские  лидеры,  например,  президент  Заира
Мобуту), но и в те времена, когда ему казалось,  что на Израиле свет сошелся
клином, его считали, мягко выражаясь, очень эксцентричным. Я в последний раз
увидела его в Иерусалиме, в бытность мою премьер-министром, и убедилась, что
он просто сумасшедший. Право же, нашу беседу мог бы поставить Чарли Чаплин.
     -  Я  пришел  к  вам, - сказал он очень серьезно,  -  потому  что  хочу
получить  от  вас  несколько  "Фантомов".  -  "Фантомов"?  Мы не  производим
"Фантомов"! - ответила я. - Мы их покупаем, когда можем, у США, - а можем мы
далеко не всегда.  Это не то,  что можно покупать  и продавать. А зачем  вам
"Фантомы"?
     - Да против Танзании! - мягко сказал он.
     Потом он  передал мне  сообщение:  "Мне  срочно нужно  десять миллионов
фунтов  стерлингов".  Но  и этого я ему  дать не могла. Он покинул  Израиль,
пылая гневом, отправился в Ливию к полковнику  Каддафи - и, в 1972 году,  за
полтора  года до Войны Судного  дня, Уганда порвала  с нами  дипломатические
отношения. Но Иди  Амин  не  Уганда, и  даже он не может остаться диктатором
навсегда - что все-таки несколько утешает.
     Вспоминая таких африканских лидеров, как кенииский  изумительный старик
Джомо Кениата и Том Мбоиа, замбийский  Кеннет Каунда поэт-президент Сенегала
Сенгор и президент  Заира Мобуту Сесе Секо,  я должна сказать,  несмотря  на
трагедию нашего разрыва, что они делают честь  своим  народам и африканскому
освободительному  движению. Мы с  ними так хорошо ладили (хоть и не на все а
не  всегда смотрели  одинаково) -  думаю  потому, что я  делала то,  к  чему
призывала,  и они это видели. В 1964 году, например, по случаю годовщины Дня
независимости  Замбии  (прежде  -   Северной  Родезии"  все  почетные  гости
отправились на водопад Виктория, находящийся частично в Замбии, частично - в
Южной Родезии  (как она  тогда  еще  называлась).  Нас  повезли к водопаду в
автобусах; на границе между  странами южнородезийская полиция имела наглость
не разрешить  черным пассажирам моего автобуса выйти, хотя все  они занимали
высокие посты и были личными гостями президента Каунды. Я  не могла поверить
своим ушам, когда услышала слова полицейского: "Только белые". Я сказала: "В
таком случае я, к сожалению, тоже не могу выйти в Южной  Родезии". Родезийцы
перепугались.  Они всячески  старались убедить меня  выйти,  но я об  этом и
слышать  не  хотела.  "Не  хочу,  чтобы меня  отделяли от  моих  друзей!"  -
повторяла я. После того наш  автобус благополучно возвратился в Лусаку,  где
президент Каунда принял меня так, словно я  была Жанна  д'Арк, а  не  просто
женщина, которая не принимает расовой дискриминации ни в каких формах.
     И  еще один  был  случай,  показавший  африканцам, что у  нас слово  не
расходится с делом - чего вообще за европейцами, по  их мнению, не водилось.
По дороге из Замбии в Израиль я должна была посетить Нигерию. Я остановилась
в  Найроби, откуда специально  зафрахтованный  самолет должен был  доставить
меня в Лагос -  иначе мне пришлось бы пролететь над арабским государством, а
может быть - и  приземлиться там. В Найроби меня ожидал наш посол в Нигерии,
очень обеспокоенный. Он сказал,  что в Лагосе меня  встретят антиизраильской
демонстрацией. Жены  всех  арабских послов объединились,  чтобы организовать
протест  против моего  визита.  Пожалуй,  поездку лучше  было  бы  отменить.