африканских барабанов и монотонное пение женщин, исчезла в темной  хижине, и
выражение  великого  облегчения, когда  я  вышла оттуда  невредимая и  очень
довольная  собой. По поводу  церемонии я  могу сказать, что была  поражена и
обрадована  ее  яркостью,  естественностью и искренностью. Вообще,  людям  в
Африке присуще быть радостными и сердечными, и в Африке я всегда чувствовала
себя  дома - чего не испытывала в такой степени нигде больше, и всего меньше
в Азии.
     Из Либерии мы отправились  в Гану, первое африканское  деколонизованное
независимое государство, где  я  познакомилась  с  Кваме Нкрума - прекрасным
полубогом  африканского национализма в те  дни. Не восхищаться Нкрумой  было
просто  невозможно, но после долгого разговора с ним  в Аккре, я не получила
уверенности в его надежности и искренности.  В его риторике, его  стремлении
остаться   единственным  символом  африканского  освобождения   было  что-то
нереалистичное  и  даже  несимпатичное.  Судя  по   тому,  что  он  говорил,
единственное, что  было  для  него  важно, - это  формальная  независимость;
развитие  природных  ресурсов,  даже  повышение жизненного уровня  населения
интересовали его  гораздо меньше. Мы с  ним  говорили  о  разных  вещах.  Он
говорил  о  свободе  и  славе,  я  -   об  образовании,   здравоохранении  и
необходимости для Африки создавать собственных учителей,  врачей и техников.
Мы разговаривали часами - но ни один из нас не убедил другого.
     Я  вела  себя  как  чистый  прагматик  и   все  говорила  о  технике  и
квалификации, а Нкрума  не  мог перестать  ораторствовать. Он  так объяснял,
например, почему он велел воздвигнуть себе  огромный памятник  перед зданием
парламента в  Аккре и почему  новые ганские деньги  украшены его  портретом:
"Для  людей  в джунглях слово "независимость" ничего не  значит, они его  не
понимают. Но когда им даешь монету, и они видят на ней портрет Нкрумы вместо
портрета английской королевы - тогда они понимают, что такое независимость".
Эта точка зрения была прямо противоположна  моей,  но  тем  не  менее  между
Израилем и Ганой сложились очень  близкие отношения; десятки образовательных
программ   были  осуществлены   в  обеих   странах,   многое  в  Гане   было
спроектировано  и выстроено израильтянами,  при  нашей помощи была создана и
введена в действие судоходная компания "Черная звезда".
     Потом я  встретилась  с  другими африканскими  лидерами  -  например, с
президентом Берега Слоновой  Кости Уфуэ-Буаньи, по своим взглядам  он был ко
мне ближе.  Кстати,  он происходил  из  того же  племени,  что и  Нкрума,  и
разговаривать они  могли только на языке этого племени, потому что Нкрума не
знал  французского, а  Уфуэ-Буаньи - английского. Уфуэ-Буаньи  в  1958  году
считал, что развитие  не менее важно,  чем независимость.  Он гораздо яснее,
чем Нкрума,  видел сложности, ожидавшие африканцев, если они  будут напирать
на независимость без соответствующей подготовки -  мусульманский экстремизм;
зловещее сочетание ислама с коммунизмом - русским или китайским; возвращение
в   Африку  прежних  хозяев  под  слегка  изменившейся  личиной;  ослабление
умеренно-прогрессивных сил на всем континенте. Он много лет держался и сумел
устоять  против  лести  и угроз  Насера.  Правда,  в  ноябре 1973  года даже
Уфуэ-Буаньи  сдался  и  порвал  отношения с  нами, грустно поясняя, что  ему
пришлось выбирать между арабскими "братьями" и  израильскими  "друзьями". Но
тогда, в 1958 году, все это еще таилось в будущем.
     Хотя первая встреча с Нкрумой и омрачила мое настроение, посещение Ганы
оказалось не  только поразительно интересным, но  и  чрезвычайно  важным для
всего  нашего  африканского  предприятия. По случаю  празднования годовщины,
Гана  еще и  принимала  у себя первую  всеафриканскую конференцию,  где были
представлены все африканские освободительные движения.
     Мне  уже  приходилось  встречаться с д-ром Джорджем Падмором, блестящим
экс-коммунистом   из   Вест-Индии,   важнейшим  идеологом   "прогрессивного"
панафриканизма,  автором  идеи  развития  Африки  при  финансовой  поддержке
негритянской общины США - как  он выражался, "по образу и подобию Еврейского
Призыва".  Он  чрезвычайно  интересовался  Израилем  и   настоял,   чтобы  я
встретилась с другими африканскими лидерами, собравшимися в Аккре. "Сам  Бог
послал  и  вам,  и им  такой случай" - сказал  он. Конференция  должна  была
начаться в  одном  из  новейших отелей Ганы - в отеле "Амбассадор", в 4 часа
дня,  но на три часа было созвано специальное заседание, и когда я  вместе с
Падмором вошла в залу  заседания,  шестьдесят человек уже сидели за огромным
столом, ожидая меня.
     Это  было  интересно и  не  лишено  драматизма. Мы встретились здесь, в
первой  африканской стране,  добившейся независимости  (не  считая Либерии и
Эфиопии),  я, министр иностранных дел еврейского государства, которому всего
десять лет от роду,  и шестьдесят  человек, чьи страны получат свободу через
два-три года.  Мы все столько пережили, столько боролись за свою свободу - и
они,  представляющие  еще  несосчитанные  миллионы  африканцев  на  обширных
равнинах этого континента, и  мы, в нашей крошечной стране, которую  столько
веков  осаждали и  брали  штурмом.  Мне казалось,  что это  та  историческая
встреча,  которую представлял себе Герцль. Я не всех тут  знала по имени, но
Падмор объяснил мне, кто они: лидеры борющегося Алжира  и других французских
колоний, Танганьики, Северной  и  Южной Родезии.  Атмосфера  в  комнате была
очень наэлектризована. Я это почувствовала,  и слова, которыми Падмор открыл
собрание, не слишком помогли делу. "Я устроил эту встречу для того, - сказал
он,  - чтобы вы все увидели  министра  иностранных дел молодого государства,
которое только что добилось независимости и уже сделало огромный шаг по пути
прогресса во всех областях человеческой деятельности".
     Наступило  неловкое  молчание.  Встал  представитель  Алжира.   Ледяным