в дом? Разве может культура расцвести на  почве ненависти? Мы не сомневаемся
ни минуты, что когда-нибудь между нами будет  мир и сотрудничество. В этом -
историческая  необходимость  для  наших  народов.  Мы  к  этому  готовы;  мы
стремимся, чтобы это время наступило теперь..."

     Я  могла бы  с тем  же успехом  и промолчать. Наши  немногие друзья  на
Генеральной  Ассамблее  вежливо   -  некоторые  даже  с  энтузиазмом  -  мне
похлопали, но арабы и не взглянули в нашу сторону.
     Я  часто бывала в  здании Объединенных Наций в  бытность свою министром
иностранных дел. Не реже, чем  раз  в год, я  бывала  там  в  качестве главы
израильской делегации на Генеральной Ассамблее, и не было случая, чтобы я не
попыталась  завязать контакты с арабами -  и, увы,  не было случая, когда бы
мне это удалось. В 1957 году, увидев издали Насера, я подумала: а что будет,
если  я  просто  к  нему  подойду  и  начну  разговаривать? Он  был  окружен
телохранителями, да и у меня  были  телохранители, и ничего  бы  из этого не
получилось. Но на той же сессии был Тито, и я подумала, что если мне удастся
поговорить с ним, он бы мог что-нибудь устроить.  Я  попросила  члена  нашей
делегации поговорить с кем-нибудь из югославской  делегации, чтобы  устроить
мне  встречу с  Тито. Я ждала, ждала,  ждала -  даже отложила  возвращение в
Израиль,  но ответа не было.  Ответ пришел  на  следующий день  после  моего
отъезда из  Нью-Йорка: Тито встретится со мной в Нью-Йорке.  Но я  была  уже
дома. Мы сделали еще одну попытку - ответом опять было молчание.
     Я обращалась к каждому, в ком видела возможного посредника. На одной из
сессий  Ассамблеи  я  познакомилась  с  женой  главы пакистанской делегации,
который  был послом  в Лондоне.  Мы стали приятельницами.  Однажды она  сама
подошла  ко  мне  и  сказала: "Миссис  Меир,  если  мы,  женщины, занимаемся
политикой,  то мы должны  постараться заключить  мир". Этого-то мне и  нужно
было.
     -  Послушайте, - сказала я. - Речь не о мире. Просто  пригласите к себе
несколько арабских делегатов, и пригласите меня тоже. Даю вам честное слово,
что если арабы не  хотят, чтобы о нашей встрече узнали, - никто не узнает. И
я  не  хочу   вести  с  ними  мирные  переговоры.  Я   просто  хочу  с  ними
разговаривать. Просто находиться в одной комнате.
     - Замечательно! - сказала она. - Я это сделаю - и начну сейчас же.
     Опять я стала ждать -  но ничего не произошло. Однажды я пригласила  ее
выпить кофе в комнате отдыха для  делегатов; мы  сидели там, как вдруг вошел
министр иностранных дел Ирака (тот самый джентльмен,  который указал на меня
пальцем  с   трибуны   Генеральной  Ассамблеи   и   сказал:   "Миссис  Меир,
возвращайтесь  в Милуоки - там  ваше  место").  Она побледнела "Боже мой, он
увидит,  что я разговариваю с  вами!"  - и в панике убежала.  Так  все это и
кончилось.
     И  так   оно   и   продолжалось,   даже   при   случайных  встречах  на
дипломатических  завтраках. Каждый глава делегации очень скоро узнавал,  что
если он хочет, чтобы  у него в гостях  были арабы,  то  не должен приглашать
нас. Однажды некий министр,  еще не знавший правил игры, пригласил  арабов и
израильтян вместе. Мало того - он даже посадил делегата Ирака за стол против
меня. Тот уселся, принялся  за  свою  копченую  семгу, поднял  глаза, увидел
меня,  встал  и  ушел.  Конечно, на  большие приемы  и  коктейль-парти, куда
приглашались сотни людей, хозяин мог позвать и  арабов,  и израильтян, но на
обед  или  завтрак  -   никогда.  Завидев  израильтянина,  арабский  делегат
немедленно выходил из комнаты, и мы ничего не могли с этим сделать.
     Но были в эти годы и более светлые минуты, и некоторые встречи, которые
запомнились   навсегда.   Самыми   интересными   -   и,   вероятно,   самыми
запомнившимися  -  были  встречи  с  Джоном Ф. Кеннеди, Линдоном Джонсоном и
Шарлем де Голлем. С Кеннеди я встречалась дважды. В первый раз - сразу после
Синайской кампании, когда он был сенатором от Массачусетса. Сионисты Бостона
устроили  внушительную  демонстрацию в поддержку Израиля и праздничный обед,
на  который явились все  консульства  в  полном  составе, два  сенатора -  и
министр иностранных дел Израиля.  Я  сидела рядом с Кеннеди, он был  в числе
ораторов  и  произвел на меня сильное  впечатление своей молодостью  и своей
речью,  хотя  разговориться  с ним  было нелегко.  Мне  он  показался  очень
застенчивым; друг другу мы сказали всего несколько слов. В  следующий раз мы
встретились  с ним  незадолго  перед тем,  как  он  был убит.  Я приехала во
Флориду,  где  он  проводил  отпуск,  и мы  беседовали очень  долго и  очень
непринужденно. Мы сидели на веранде большого дома, где он жил. Я как  сейчас
его  вижу  -  в  качалке,  без  галстука, с  закатанными  рукавами; он очень
внимательно слушал  мои объяснения,  почему нам  так необходимо  получать от
Соединенных Штатов оружие.  Он  был такой красивый и такой молодой, что  мне
приходилось напоминать себе - это президент Соединенных Штатов. Впрочем, он,
вероятно, тоже находил, что я не слишком похожа на министра иностранных дел.
В общем, это была довольно странная обстановка для такого важного разговора.
Присутствовало  еще два-три человека, среди них Майк  Фельдман, один из тех,
кто  считался "правой  рукой  президента", но  никто из них  в разговоре  не
участвовал.
     Сначала я стала  описывать сегодняшнее  положение на Ближнем Востоке. И
тут мне  пришло в  голову, что этот  умнейший молодой  человек  может  и  не
слишком хорошо разбираться в евреях и в том, что для них значит Израиль, и я
решила,  что  попробую  объяснить  ему  это прежде, чем начать разговор  про
оружие. "Разрешите, господин  президент, - сказала я,  - рассказать вам, чем
Израиль отличается  от других стран". Пришлось мне начинать издалека, потому