к  привычному  "Меерсон", -  петля у нас  на шее  стала затягиваться.  Насер
сделал знаменитый свой жест - в июле национализировал Суэцкий канал. Никогда
еще  ни  один  арабский  лидер  не  совершал  такого эффектного  поступка, и
арабский  мир был поражен.  Только одно оставалось  Насеру  совершить, чтобы
управляемый им Египет был признан главной мусульманской державой: уничтожить
нас.  В остальном мире  национализация  канала с  тревогой  обсуждалась  как
политическая проблема для великих  держав, нас же в Израиле больше беспокоил
рост  военной  мощи  Египта и  Сирии,  подписавших  договор  об  объединении
верховного командования. Не  оставалось сомнений, что война  неизбежна,  что
египтяне  снова   обольстились  мечтой   о   победе   над   Израилем  -  той
самопрославляющей  мечтой,   которую   Насер  развил   в   своей  "Философии
революции".
     О  Синайской  кампании  так  много  написано  (кое-что  верно,  кое-что
выдумано), что сама  я  могу добавить очень немного. Но должна  подчеркнуть:
независимо от неудавшейся  французско-английской  попытки  захватить Суэцкий
канал, борьба Израиля с  Египтом в 1956  году имела одну-единственную цель -
предотвратить   разрушение  еврейского   государства.   А  угроза  ему  была
нешуточная. Как потом я сказала на Ассамблее  ООН: "Пусть другие не захотели
этого сделать,  но  мы сами распознали ее  симптомы". Мы  знали,  что страны
диктатуры - в том числе и те, которые с обезоруживающей простотой сообщают о
своих  планах, - обычно сдерживают обещания, а в Израиле никто не забыл ни о
крематориях, ни о  значении слов "тотальное уничтожение".  Если мы не хотели
быть перебитыми,  по  частям  или все сразу, мы должны захватить инициативу,
хотя, видит Бог, не просто было принять такое решение. И  все-таки  оно было
принято. Мы начали секретно планировать Синайскую кампанию (в Израиле ее имя
- операция Кадеш).
     Французы  предложили  нам  оружие  и  стали  готовить  секретные  планы
объединенного англо-французского  штурма Суэцкого  канала.  В  сентябре  они
попросили  Бен-Гуриона послать во  Францию делегацию для  переговоров  с  Ги
Молле  (возглавлявшим во Франции социалистическое правительство), Кристианом
Пино (министр  иностранных  дел)  и Морисом Буржес-Монури (министр обороны).
Бен-Гурион  попросил  меня как  министра  иностранных дел  присоединиться  к
делегации,  куда вошли  Моше Даян, Шимон Перес и Моше  Кармел,  наш  министр
транспорта (выдающийся военачальник времен Войны за Независимость). Нечего и
говорить, что я даже намеком не смела дать понять Сарре, что еду за границу.
Вообще,  тех, кто  знал об этом, не считая уезжавших, можно было пересчитать
по пальцам одной  руки. Это действительно держалось в секрете.  Даже кабинет
министров узнал об отношениях с англичанами и французами и разработал детали
кампании  лишь  за несколько  дней  до понедельника 29  октября,  когда  она
началась, а  члены оппозиции были извещены Бен-Гурионом еще позже, чем члены
нового кабинета. Словом, это  произошло внезапно для всех -  не  только  для
Насера!
     Мы полетели  во Францию  с секретного аэродрома на  ветхом  французском
военном самолете, очень плохо освещенном. Мы  были молчаливы и напряжены.  И
настроение не улучшилось, когда Моше Кармел, расхаживавший по самолету, чуть
не  провалился  в плохо закрытое  бомбовое отверстие. К  счастью,  он  сумел
выкарабкаться, сломав при этом три ребра.
     Первая наша остановка была в Северной Африке, где нас поместили в очень
симпатичной французской  гостинице  и  чудесно  накормили. Наши  хозяева  не
подозревали, кто  мы такие, и  очень  удивились, что в  секретную  делегацию
входит  женщина.  Оттуда мы полетели  на военный аэродром под Парижем, чтобы
встретиться с  французами. Я вызвала к себе нашего посла Яакова Цура. Я даже
не  решилась съездить в  Париж и страшно рассердилась на  Даяна, который это
сделал -  хотя, к  счастью,  никто  его  не узнал.  Целью  переговоров  было
уточнить  детали военной  помощи,  которую нам обещали французы, особенно  в
защите нашего воздушного пространства, если мы об этом попросим. Но это была
только первая из нескольких конференций, в одной из  которых участвовал  сам
Бен-Гурион.
     24  октября  мы  начали   совершенно  секретно  проводить  мобилизацию.
Общественность - и, вероятно, египетская разведка тоже - решила,  что  ввиду
угрожающего  вступления иракских войск  в  Иорданию  (примкнувшую недавно  к
объединенному   египто-сирийскому   командованию),  мы   готовимся  отразить
нападение:  сосредоточение  наших  войск  на  иорданской  границе  придавало
вероятность этим  слухам.  За  неделю до Синайской  кампании  в министерстве
иностранных дел была устроена конференция израильских послов,  частично  для
того,  чтобы я  могла встретиться с важнейшими из наших представительств  за
границей прежде,  чем начнется Генеральная Ассамблея ООН. Они  все вернулись
на места за четыре дня до начала войны, ничего о ней не  подозревали. Только
Яаков Цур, наш посол в Париже, знал, о чем идет речь. Шарет, отправившийся в
Индию как только  я приняла  министерство, беседовал  с Неру,  когда  пришло
известие  о  том,  что началась  война, и  Неру не  мог  поверить,  что  его
собеседник ничего  не  знал заранее.  Но полная  секретность  была  жизненно
необходима.
     Как   часто  хотелось   мне  в  последние  недели  перед  войной   и  в
министерстве,  и  в резиденции министра иностранных  дел, куда  я  переехала
летом  и  все  еще  старалась  организовать  свой  быт,  поговорить  хоть  с
кем-нибудь  о  том, что  произойдет 29 октября!  Неестественно для  человека
молчать  о  том, что, он  знает,  изменит  жизнь всех окружающих, и для того
чтобы  молчать, нужно делать сверхчеловеческие усилия. Куда  бы  я ни пошла,
что  бы ни делала, я ни на  минуту не забывала, что через  несколько дней мы