Я не  могла поверить своим ушам. Это уж совсем никогда не приходило мне
в голову, и  я  не думала, что смогу с таким постом справиться, да мне  и не
хотелось.  Только в  одном  я была  уверена: что  мне не хочется уходить  из
министерства труда, и так  я и сказала Бен-Гуриону. Сказала также,  что  мне
неохота садиться в кресло  Шарета. Но Бен-Гурион не слушал  моих возражений.
"Так и будет", - сказал он. Так и стало.
     Шарет  был глубоко потрясен. Думаю, ему всегда казалось, что если  бы я
не согласилась принять  его любимое министерство, Бен-Гурион примирился бы с
тем, что он там останется навсегда. Но в этом он ошибался.  Их отношения уже
не могли улучшиться, для этого было слишком  поздно, хотя Шарет  долго этого
не понимал.  Только когда его ближайшие друзья, Залман Аран и Пинхас  Сапир,
прямо  сказали ему,  что если он не выйдет  из  правительства, то Бен-Гурион
опять  уйдет,  Шарет сдался. Однажды Леви Эшкол сказал: "Как премьер-министр
Израиля  Бен-Гурион стоит,  по  крайней мере, трех армейских дивизий". И то,
что Шарет  согласился  с  этой  оценкой,  дает  понятие о  силе  и  престиже
Бен-Гуриона в то время. Конечно, позже противники Бен-Гуриона обвиняли его в
том,  что  он  отделался от  Шарета  специально,  ибо  тот затруднил  бы ему
проведение Синайской кампании.  Но я уверена, что такого умысла тут не было.
История их отношений на этом не  закончилась. Шарет на некоторое время  ушел
от общественной жизни, а  потом стал председателем  Еврейского  Агентства. В
1960  году,  когда  вспыхнуло  так  называемое  "дело  Лавона",  Шарет,  уже
пораженный  болезнью,  которая  его   убила  пять  лет  спустя,  резче  всех
критиковал  Бен-Гуриона  за  то,  что  он  не  давал  этому  "делу"  умереть
естественной смертью.
     Раз уж я заговорила о "деле Лавона", то тут  я о нем и скажу, хотя и не
собираюсь  посвящать  ему  исчерпывающий  трактат.  Все  началось  с ошибки,
допущенной  органами безопасности в связи со шпионажем в Египте  в 1954 году
(операция была не только плохо проведена,  но и очень плохо задумана). В это
время  Шарет  был  премьер-министром  и  министром  иностранных  дел.  Новым
министром обороны, которого выбрал  сам Бен-Гурион, стал Пинхас Лавон,  один
из  самых  способных  членов Мапай,  хотя и  не очень  устойчивый.  Красивый
мужчина,  интеллектуал  со сложной внутренней жизнью, он  был всегда в числе
голубей, но сразу превратился в хищного ястреба, как только занялся военными
делами. Многие  из  нас считали, что  он совершенно не  годится  для  такого
щекотливого министерства. У него  не было ни необходимого опыта, ни, как  мы
считали, необходимой рассудительности. Не только я, но и Залман Аран, и Шаул
Авигур, и  другие  коллеги тщетно пытались отговорить  Бен-Гуриона от  этого
выбора. Это не  удалось, разумеется. Он  уехал в  Сде-Бокер, и  Пинхас Лавон
сменил его в министерстве обороны.  Но он не  мог сработаться с талантливыми
молодыми  людьми,  верными учениками Бен-Гуриона - среди  них был Моше Даян,
тогда начальник штаба, и Шимон Перес, генерал-директор министерства обороны.
Они не любили Лавона, не доверяли ему и не скрывали этого; он же не скрывал,
что не  собирается оставаться в  тени Бен-Гуриона и  наложит на министерство
свой собственный отпечаток. Так были посеяны семена грядущих раздоров.
     Когда  произошел  провал  в  Египте,  была  назначена  комиссия,  чтобы
разобраться, как и  почему  все  случилось.  Я не могу и не  хочу  входить в
подробности. Достаточно  сказать,  что Лавон  заявил, что ничего не  знает о
провалившейся операции и что начальник разведки задумал ее у него за спиной.
Комиссия ничего значительного  не  обнаружила,  но  и не  освободила  Лавона
полностью от ответственности за происшедшее. Общественность ничего не узнала
об этом совершенно засекреченном эпизоде, а немногие, знавшие  о нем,  сочли
все  дело  законченным. И все-таки,  независимо  от того,  кто  был виноват,
тяжелая ошибка была допущена. Лавону  оставалось только подать в отставку, и
Бен-Гурион был призван из Сде-Бокера обратно в министерство обороны.
     Шесть лет спустя вся  эта  история дала новую вспышку, превратившуюся в
большой политический скандал, имевший  трагические последствия внутри партии
Мапай. Несколько месяцев израильская общественность переживала это дело; оно
же, хоть и не впрямую, послужило причиной моего разрыва с Бен-Гурионом и его
второй и окончательной отставки.
     В  1960  году  Лавон  заявил,  что  на  предварительном следствии  были
предъявлены  фальшивые  улики. И  даже документы были подделаны. Поэтому  он
требовал,   чтобы   Бен-Гурион   публично  его   реабилитировал.  Бен-Гурион
отказался: он  сказал, что  никогда ни  в  чем не обвинял Лавона и потому не
может его оправдать. Это должен сделать израильский суд. Тут же была создана
комиссия по расследованию действий армейских офицеров, которых Лавон обвинил
в заговоре против него. Но еще до того, как комиссия закончила  свою работу,
Лавон передал дело на рассмотрение соответствующей комиссии Кнессета и через
некоторое время о нем узнала пресса.
     Дальнейшая битва Лавона с  Бен-Гурионом разворачивалась на виду у всех.
Леви Эшкол, как всегда, старался умиротворить участников,  но Бен-Гурион  не
уступал и требовал  судебной  комиссии.  Было  ясно, что он готов  оскорбить
ближайших  коллег,  партию,  которой  руководил,  -  все  ради  того,  чтобы
разрешить дело тем способом,  какой он считал правильным, - и  не  позволить
никому  замарать   клеветой  армию  и  министерство  обороны.  Он  продолжал
требовать  суда, тогда как Эшкол, Сапир  и  я старались, чтобы  конфликт был
разрешен на уровне  кабинета министров - пристойно и осторожно. Была создана
специальная  комиссия  из  семи  министров,  и  все  мы были  довольны,  что
Бен-Гурион не  возражал против этого. Но министерская комиссия, которая, как
Бен-Гурион считал,  поддержит его требование передать дело в суд, поработав,
пришла  к  выводу,  что  больше  ничего  делать  не  надо:  Лавон  не  несет