Кстати, в 1947 г. Мюрдаль и Микоян согласились, что СССР должен  вступить  в
"план Маршалла". Но Сталин не пошел на этот шаг,  который  мог  бы  изменить
весь ход послевоенной истории.
   Один американский биограф пишет: "Люди, которые знали Микояна, особенно в
его пожилом возрасте, помнят его как теплого, гостеприимного  и  остроумного
человека. Иностранцы, имевшие с ним официальные отношения, вспоминают его не
только как жесткого переговорщика, но  и  как  обаятельного,  культурного  и
остроумного собеседника..."
   Я, сопровождая отца в поездках в Эстонию,  Туркмению,  Таджикистан  и  на
Украину, видел, что его уважение к любой малой и немалой нации  в  Советском
Союзе (тогда весьма редкое качество в  Кремле)  вызывало  к  нему  искренние
симпатии и дружеское отношение. То же  имело  место  и  в  Польше,  Венгрии,
Румынии и других странах  -  "младших  братьях"  СССР  по  социалистическому
лагерю (как я видел сам, и как мне рассказывали Отто Гротеволь в  ГДР,  Янош
Кадар в Венгрии, Юзеф Циранкевич, Ян Османьчик в Польше и многие другие). То
же происходило в Марокко, Гане, Бирме и других странах,  привыкших  к  тому,
что  великие  державы  тяготели  скорее  к  диктату,  чем   к   равноправным
отношениям. И, конечно, далеко не каждый  мог  завоевать  дружбу  и  доверие
Фиделя Кастро. После длительных и трудных  переговоров  с  Кастро  во  время
Карибского кризиса Хрущев сказал мне об отце: "Только  он,  с  его  воловьим
упорством, мог добиться успеха. Я бы давно хлопнул дверью и улетел".
   Отец в то же время обладал повышенным чувством собственного  достоинства,
был самолюбивым,  нередко  вспыльчивым  и  тогда  очень  резким.  Не  терпел
неправды в работе и в жизни.  Сохранял  с  молодости  уважение  и  несколько
наивную веру в рабочий класс. Для того чтобы  не  порывать  прямой  связи  с
рабочими, он еще в конце 20-х годов фактически нарушил решение ЦК о переходе
наркомов на партийный учет в свои наркоматы и остался на партучете на заводе
"Красный пролетарий", куда ходил на партсобрания всю свою  жизнь  в  Москве.
Иногда  был  излишне  доверчивым  к   людям   только   из-за   их   рабочего
происхождения. Или - к чиновникам, которые "не имеют права  врать",  как  он
говорил, но которые все-таки врали. В  личной  жизни  он  не  всегда  хорошо
разбирался  в  людях  (хотя,  прекрасно  видел  сильные  и  слабые   стороны
работников, с которыми имел дело). Порой проявлял технократизм, больше думая
о росте производства (и  доверяя  в  этом  "экспертам"),  чем  о  сохранении
окружающей среды, как в случаях с озерами  Байкал  и  Севан  или  с  работой
китобойной флотилии "Слава".
   Живя и работая в обстановке политических интриг, опасных для самой  жизни
жертвы  интриги,  умел  быть  выдержанным  и  осторожным,  подчас  отставляя
прямолинейность и даже  строгую  принципиальность  в  сторону,  не  позволяя
сделать  себя  бессмысленной  жертвой  или  избегая  конфликтов,  в  которых
победитель был известен заранее. Почти всегда чувствовал и не переступал  ту
невидимую  грань,  за  которой   спор   мог   перейти   в   непоправимую   и
бессмысленно-гибельную конфронтацию.
   Он был твердым и порой чрезмерно требовательным и жестким прежде всего  к
себе самому, но также и к тем, с кем работал. Вместе  с  тем  был  гуманным,
испытывал угрызения совести, обладал чувством  сопереживания  и  всегда  был
готов помочь людям.
   Сочетание этих подчас противоречивых качеств (и возможно,  каких-то  еще,
не  упомянутых  мною)   делает   Анастаса   Ивановича   Микояна   совершенно
неординарной, масштабной государственной личностью, заслуживающей  вместе  с
тем простого человеческого уважения.
   Как сказал мне уже после его смерти простой рабочий на заводе  в  Москве,
случайно узнав, кто был моим отцом:  "Перед  таким  человеком  можно  только
снять шляпу!". Не столь образно, но столь же искренне выражали восхищение  и
уважение к Микояну сотни других людей, знавших и не знавших его лично.  Один
из работавших с ним, будущий зампред Совмина СССР  И.В.Архипов  сказал:  "Да
что там говорить, мы просто влюблены были все в Анастаса Ивановича". Министр
энергетики П.С.Непорожний вспоминал, что когда Микоян был в  Совмине,  можно
было пойти к нему по любому вопросу  и  знать,  что  уйдешь  с  определенным
ответом: "да" или "нет", и если "да", то  дело  будет  сделано.  "Теперь,  -
говорил он в 70-х годах, - вопрос направят в бюрократические каналы, где  он
и увязнет". Тем, кто не был лично знаком с Микояном, я очень  благодарен  за
то, что даже в советском закрытом обществе они сумели понять, кто есть кто.
   Меня  не  особенно  тревожат   периодические   нападки   малообразованных
злопыхателей или недостаточно добросовестных авторов на  биографию  и  образ
отца. Англичане  говорят:  "Люди,  живущие  в  стеклянном  доме,  не  должны
бросаться камнями". Сомневаюсь, что многие из тех, кто упрекает Микояна, что
он решительно не противостоял Сталину в годы репрессий, когда-либо возражали
своему директору или начальнику настолько  серьезно,  чтобы  рисковать  даже
возможным продвижением по службе или попасть  под  иную,  вполне  безопасную
немилость. А в те сталинские годы  результат  решительной  конфронтации  мог
быть только один: пуля в затылок и гибель сотен сослуживцев и близких.
   Что касается легенды о "27-м бакинском комиссаре",  таинственным  образом
избежавшем  расстрела  (с  намеком  на  некий  "компромат"),  то  она   была
распространена несведущими,  или  же  недобросовестными  авторами.  Открытый
процесс 1925-1926 гг., где вся трагическая история расстрела была  подробно,
с доказательствами и документами рассказана многими людьми  и  в  том  числе
старшим сыном Степана Шаумяна - Суреном, находившимся  до  и  во  все  время
ареста в Закаспии вместе с Микояном. Показания исполнителя воли  британского
командования эсера Фунтикова также представляют  достаточный  документальный