которой свидетельствует даже Уинстон Черчилль). Сталин  умело  и  тактически
безупречно возглавлял тогда  оппозицию  Троцкому,  в  чем  его  поддерживали
ключевые фигуры партии, опасавшиеся  диктаторских  наклонностей  последнего.
Тогда, в начале 20-х годов, отец видел в Сталине не только руководителя,  но
старшего друга, чтобы не сказать старшего брата. Став жертвой этой магии, он
все же  не  ослеп  полностью,  как  Молотов  или  Каганович.  В  целом  веря
показаниям подсудимых на  процессах  1937-38  гг.,  он  не  мог  поверить  в
виновность многих из тех, кого знал лично с самой  лучшей  стороны.  С  1936
года до конца 40-х годов его лояльность к  Сталину  явно  противоречила  его
взглядам и принципам. Капкан захлопнулся: уже ничего нельзя было  радикально
изменить. "В последний раз мы могли его  убрать  в  1927  г.  Как  он  делал
несколько раз и раньше, Сталин  предложил  свою  отставку,  когда  отдельные
ведущие  члены  Политбюро  оказывались  против  него.  Но  он  всегда  точно
рассчитывал момент и соотношение сил. Будущие его жертвы  оставляли  его  на
месте Генсека, считая, что он еще понадобиться им для сведения счетов  между
собой", -  сказал  мне  как-то  отец.  Зиновьев,  Каменев,  Бухарин,  Рыков,
Рудзутак и другие вершители судеб страны видели в Сталине  лишь  орудие  для
решения своих задач (как и  Троцкий  несколько  раньше)  и  не  считали  его
опасным. А Микоян тогда вовсе и не хотел его устранять, да и  был  не  столь
значительной фигурой, чтобы инициировать подобную акцию.
   Как-то в 70-х годах, на годовщине смерти Льва  Степановича  Шаумяна,  его
большого  друга,  почти  брата,  жена  писателя  Данина,   у   которой   был
репрессирован отец, довольно резко высказалась о периоде репрессий,  имея  в
виду, скорее всего, ответственность  Анастаса  Ивановича  за  это.  В  семье
Шаумянов моего отца любили и уважали безмерно. Разговор попытались перевести
на другую тему, но Микоян не позволил этого,  сказав:  "Все  мы  были  тогда
мерзавцами". И долго еще рассказывал об обстановке в те страшные годы.

   Я думаю, что в последние годы  жизни  Сталина  Анастасу  Ивановичу  стало
невмоготу подчинять свое достоинство и принципы самодурству "великого  вождя
всех времен и народов". Об этом свидетельствует и его поведение  в  связи  с
моей женитьбой на Алле Кузнецовой, дочери Алексея Александровича  Кузнецова,
героя  обороны  Ленинграда,  снятого  Сталиным  с  поста  Секретаря  ЦК   за
"антипартийные  действия"  и  обреченного   им   на   гибель.   Иначе,   как
мужественным, смелым, поведение моего отца  не  определишь.  Я  до  сих  пор
испытываю благодарность к нему за спасение детей Кузнецова от  репрессий.  Я
счастлив, что он принял Аллу как родную  дочь,  в  то  время  как  Каганович
назвал его сумасшедшим и убеждал не допустить  женитьбы,  а  семья  Косыгина
(кстати, родственники жены Кузнецова) нас с Аллой просто перестала замечать.
(Правда, на Косыгина были тоже "подготовлены" показания заключенных,  о  чем
Сталин сам ему сообщил). Известно, что за три-четыре месяца до своей  смерти
Сталин объявил пленуму ЦК, что не  доверяет  Микояну  и  Молотову  (на  этом
пленуме отец  выступил  против  намерения  Генсека  ввести  новый  налог  на
крестьянство,  что  вызвало  крайнее  возмущение  Сталина).   Это   означало
неминуемые репрессии против них  в  ближайшем  будущем.  Сталин  намеревался
начать с их исключения из ЦК и  из  партии  на  следующем  пленуме.  А  отец
продолжает высказывать неугодные вождю мысли на тех заседаниях, куда он  все
еще ходит. В эти месяцы он держит  в  кабинете,  в  ящике  стола  заряженный
пистолет (о чем он рассказывал моему сыну Володе), объясняя  это  тем,  что,
избежав ареста путем самоубийства,  надеялся  смягчить  неизбежный  удар  по
семье. В самом же предстоящем аресте у него сомнений не было. По-видимому, в
тот период такой же пистолет у него хранился и дома.
   Таким,  по  моему  мнению,  Микоян  и  был:   мужественным,   порядочным,
отзывчивым, лояльным к соратникам.
   Я  уже  говорил,  что  отцу  был  абсолютно  чужд  карьеризм.  Причем  от
выдвижения на более  высокие  посты  он  отказывался  исходя  не  из  ложной
скромности, а из желания принести большую пользу стране на  работе,  которую
он уже освоил и с которой справлялся. Он стал  высокообразованным  благодаря
учебе, самообразованию, чтению, любознательности, я бы  сказал,  дотошности,
умению внимательно слушать и запоминать, и редкому по  богатству  жизненному
опыту. Это был  человек  с  умом  и  памятью,  работавшими,  как  компьютер,
необычайно трудоспособный и собранный, бесконечно преданный делу, в  которое
верил, и в то же время - мудрый, открытый новым  идеям,  обладавший  широтой
взглядов и чувством юмора. Недаром его зарубежные поездки, в том числе  и  в
страны, с которыми СССР  был  в  конфронтации,  заканчивались  с  неизменным
успехом.
   Аверелл Гарриман, бывший посол в СССР и крупный политический деятель США,
говорил мне: "Это единственный человек  в  Кремле,  с  кем  можно  нормально
разговаривать". Шарль де Голль сказал ему,  что  считает  его  "исторической
личностью международного масштаба". Премьер-министр  Великобритании  Гарольд
Вильсон называл себя учеником  Микояна  в  деле  международных  переговоров.
Известный шведский экономист и государственный деятель  послевоенной  Европы
Гуннар Мюрдаль как-то сказал мне: "Мне с ним было  легко...  Он  не  скрывал
трудностей, вел прямой, открытый разговор и потому убеждал... Вы говорите  о
неуступчивости Микояна. Это не совсем точное выражение. Твердость - да. Но я
предпочитаю в партнере по  переговорам  твердость  в  сочетании  со  здравым
смыслом,  с  разумным  подходом  к  делу".  Жена  Мюрдаля,   тоже   активный
политический деятель, добавила: "Он умел  влиять  на  людей,  обладал  неким
магнетизмом. Внутренняя сила плюс откровенность - это действовало. К тому же
он умел говорить не очень  приятные  вещи  так,  чтобы  не  вызвать  обиды".