предъявляемых обвинениях. Они ответили, что сами не знают.  О  нашем  аресте
они-де донесли правительству Закаспийской области и ждут ответа, что с  нами
делать.
   В первом часу ночи с 19 на 20 сентября нас разбудили. Пришел опять Алания
с группой каких-то высших чинов. Некоторые из них были  явно  навеселе.  Как
потом мы узнали от надзирателя,  среди  них  были  председатель  эсеровского
закаспийского правительства в Ашхабаде Фунтиков, Кун и еще несколько  членов
их правительства.
   Алания  объявил,  что  по  решению  закаспийского   правительства   часть
арестованных сегодня будет переведена в  Ашхабадскую  центральную  областную
тюрьму, где  их  будут  судить,  а  остальные  будут  освобождены.  Он  стал
зачитывать список товарищей, подлежащих переводу в Ашхабадскую  тюрьму.  Все
мы встали с мест.
   Когда список был зачитан и меня в нем не оказалось, я понял, что попал  в
группу, подлежащую освобождению. Подойдя  к  Шаумяну,  я  сказал,  что  хочу
просить, чтобы меня  включили  в  их  группу:  меня  не  покидала  мысль  об
организации побега. Посмотрев на меня, Шаумян ответил: "Попробуй".
   Обратившись к Алания, я сказал, что хочу быть с товарищами,  переводимыми
в Ашхабад. Он ответил, что не имеет права  вносить  какие-либо  изменения  в
список.
   Тогда Шаумян, отведя меня  в  сторону,  сказал:  "Это  ничего,  что  твою
просьбу отклонили. Вас освободят - ты вместе  с  Суриком  и  Левой  (сыновья
Шаумяна) постарайся пробраться в Астрахань, оттуда - в Москву, встретишься с
Лениным, расскажешь ему обо всем, что здесь с нами произошло. От моего имени
вы  сделаете  предложение  арестовать  нескольких  видных  правых  эсеров  и
меньшевиков,   объявить   их   заложниками   и   предложить    закаспийскому
правительству в обмен на нас".
   Я ответил, что, конечно, все это сделаю. Тогда Шаумян подошел к Сурику  и
Леве, положил им руки на плечи  и  сказал:  "Вам  надо  вместе  с  Анастасом
добраться до Астрахани, а затем в Москву, к Ленину. Передайте маме, - сказал
он, - чтобы она не волновалась. Скоро мы будем вместе".
   Мы стали тепло, по-братски прощаться. В те минуты мы не сомневались,  что
всех нас освободят, и нам в голову  даже  не  могла  прийти  мысль,  что  на
следующий день наших товарищей уже не  будет  в  живых.  Только  во  взгляде
Шаумяна, когда он со мной прощался, я почувствовал какую-то скрытую тревогу.
   Чем  руководствовалось   закаспийское   правительство   и   представители
английского командования, составляя список 26 из 35 арестованных  товарищей,
видно из письменного показания, данного в июне  1925  г.  Суреном  Шаумяном,
допрошенным в качестве свидетеля на процессе по делу Фунтикова:

   "В середине августа 1918 года мы были арестованы  в  Баку  правительством
англо-эсеро-меньшевиков.  В  числе  арестованных  были  кроме  25   погибших
впоследствии  товарищей  еще:  Мудрый,  Месхи,  я  -  Сурен  Шаумян,  Самсон
Канделаки, Клевцов - итого 30 человек.
   Тюремным старостой был Корганов (из 26), у которого находился список всех
арестованных, по которому он раздавал провизию, принесенную нам товарищами с
воли.
   За несколько дней до занятия турками  Баку  и  нашим  "освобождением"  из
тюрьмы заболел дизентерией  тов.  Канделаки,  и  его  поместили  в  тюремную
больницу. Поэтому из списка довольствующихся он был вычеркнут.
   Я был освобожден за два дня до эвакуации из Баку на поруки.  Моя  фамилия
также была вычеркнута из списка.
   Месхи, Мудрый и Клевцов с нами на Красноводск на наш пароход не попали  и
на  каком-то  другом  судне  вместе  с  беженцами  попали  в   Петровск   (к
бичераховцам), а оттуда пробрались в Советскую Россию.
   Когда нас арестовали в Красноводске, у старосты тов. Корганова при обыске
случайно нашли список, о котором я  говорил  выше.  После  этого  уже  стали
арестовывать и вылавливать из общей  массы  беженцев  (600  чел.)  по  этому
списку.
   Кроме имевшихся в списке арестовали еще нескольких товарищей,  а  именно:
1) Анастаса Микояна, 2) Самсона Канделаки, 3) Варвару Джапаридзе,  4)  меня,
5) моего младшего брата - Леона, 6) Ольгу Фиолетову, 7) Татевоса Амирова, 8)
Марию Амирову, 9) Сатеник Мартикян и 10) Маро  Туманян.  Всех  перечисленных
красноводские власти не знали и арестовали лишь по указаниям провокаторов из
числа беженцев. Лишь Татевоса Амирова они знали  как  известного  советского
партизана, поэтому его впоследствии добавили к цифре "25", и  таким  образом
получилась цифра "26".
   Этим объясняется то обстоятельство,  что  такие  видные  большевики,  как
Анастас Микоян и Самсон Канделаки, остались живы, тогда как  в  число  26-ти
попали несколько работников незначительной величины (Николайшвили,  Метакса,
младший Богданов) и даже случайные товарищи (Мишне), арестованные в Баку  по
недоразумению. Будучи случайно арестованными в Баку,  они  попали  в  список
старосты, впоследствии оказавшийся проскрипционным.
   Не будь у тов. Канделаки дизентерии - попал бы и он так же, как попал  бы
и я, если бы меня не освободили на поруки накануне эвакуации.
   Красноводские же эсеры рассуждали так,  что  раз  лица,  перечисленные  в
списке, были арестованы в Баку, значит, это и есть то, что им  нужно,  и  их
следует уничтожить.
   В случае, если  бы  этого  списка  у  старосты  не  нашли,  то  могло  бы
случиться, что 1)  расстреляли  бы  всех  арестованных  35  человек  или  2)