Нетрудно представить, какое тяжелое  настроение  создалось  у  всех  нас.
Думали, гадали: что можно предпринять? До этого  я  не  принимал  участия  в
обсуждении создавшегося  положения,  так  как  полагал,  что  более  опытные
товарищи и без меня найдут правильное решение. Но когда они стали обсуждать,
каким путем избежать захода в Красноводск, я  не  сдержался  и  сказал,  что
учитывая опасность, которая нам грозит, если  мы  попадем  в  оккупированный
англичанами Красноводск, надо силой  заставить  команду  подчиниться  нам  и
продолжать курс на Астрахань. "Но  где  взять  такую  силу?"  -  задали  мне
вопрос. "У начальника отряда Амирова, - ответил я, -  найдется  на  пароходе
десятка два верных ему вооруженных людей,  которых  он  может  незаметно  по
одному вызвать на верхнюю палубу и с их помощью разоружить всех тех военных,
которые не хотят идти в Астрахань, а их оружие передать нам. Вооруженные, мы
сможем добиться от команды подчинения, пригрозив на всякий случай  выбросить
в море тех, кто будет наиболее яростно сопротивляться".
   Алеша Джапаридзе, наиболее экспансивный среди нас, закричал на меня:  "Ты
что, зверь, что ли? Как это - выбросить в море?"
   Надо сказать, что я любил, даже больше  -  обожал  Алешу,  но  его  слова
показались мне тогда очень обидными. Я  ничего  ему  не  ответил.  Остальные
товарищи тоже молчали. Наступила гнетущая тишина.  Тогда  я  подумал:  зачем
кипячусь? Ведь они опытнее меня, знают, что делают! И чувствуя себя каким-то
разбитым, подавленным и усталым,  лег  под  стол  в  кают-компании  и  скоро
заснул.
   Спал очень долго -  сказались  усталость  и  напряжение  последних  дней.
Проснулся, когда был уже день. В кают-компании  никого  не  было.  Вышел  на
палубу. Море было совершенно спокойно. Солнце приятно грело. Некоторые  наши
товарищи сидели на  палубе  группами  по  два-три  человека,  разговаривали,
другие спокойно прогуливались по палубе.
   Весь этот внешний покой - и природы и людей - резко контрастировал с  той
внутренней тревогой за нашу общую судьбу, которая не  покидала  лично  меня,
да, думаю, и многих моих друзей.
   Однако длительный сон успокоил мои нервы. К  тому  же  я  был  еще  очень
молод, первый раз в жизни оказался на пароходе в открытом море  и  буквально
наслаждался  чудесным  водным  пейзажем,  синим  небом  и  лазурной   гладью
Каспийского моря, освещенного ярким солнцем.
   К вечеру 16 сентября, еще засветло, мы подошли к рейду Красноводска,  где
были  остановлены  портовым  баркасом  "Бугас"  с   какими-то   вооруженными
военными. Они приказали нашему капитану стать на якорь на  рейде  якобы  для
проведения карантина. С парохода  разрешили  сойти  только  двум  английским
офицерам и армянину с  Георгиевским  крестом,  который  заявил,  что  "имеет
сообщить местным властям важные сведения".
   Все это было для нас первым тревожным  сигналом.  В  нормальных  условиях
пароход должен был спокойно войти в порт и  стать  на  разгрузку.  Здесь  же
что-то готовилось. И все же в нашем сознании теплилась еще смутная  надежда,
что английское командование,  представляющее,  так  сказать,  цивилизованное
европейское  государство,  будет   руководствоваться   в   своих   поступках
установленными нормами международного права, и все закончится без трагедии.
   Утром к нашему пароходу вновь подошел баркас. По  его  приказу  "Туркмен"
двинулся к пристани Урфа в нескольких километрах от Красноводска.  По  обеим
сторонам причала стояли шеренги солдат в туркменских папахах с винтовками, а
перед ними - три-четыре офицера, отряд милиции и местная  эсеровская  боевая
дружина. В стороне была расположена английская артиллерийская батарея, а  по
пристани расхаживали английские  офицеры,  среди  которых  были  и  те  два,
которые накануне сошли с  "Туркмена";  однако  открыто  они  ни  во  что  не
вмешивались. Кроме того, на пристани были  чиновники  из  правительственного
аппарата во главе с Кондаковым и армянин с Георгиевским крестом, о котором я
говорил выше.
   Мы собрались в кают-компании.  Шаумян  сказал,  что,  видимо,  нас  будут
арестовывать,  поэтому  надо  сейчас  же  спуститься   вниз,   смешаться   с
пассажирами-беженцами,  попытаться  проскочить  через  контрольные   пункты,
пробраться в город и скрыться от властей, с тем чтобы  потом  добираться  до
Астрахани или Ташкента, где была Советская власть.
   Тогда я сообщил всем (до этого об этом знал только Шаумян),  что  у  меня
находятся деньги из  партийной  кассы.  Шаумян  предложил  раздать  их  всем
поровну. Помнится, каждому досталось что-то по  500  рублей,  что  равнялось
примерно месячному жалованью среднего служащего.
   Нижняя палуба была забита  людьми;  негде  было,  как  говорится,  яблоку
упасть. Мы смешались с публикой. Было очень тесно. Близко около себя  никого
из наших товарищей я не увидел.
   Когда "Туркмен" подошел к пристани и был поставлен трап, стали  выпускать
пассажиров. Внешне  казалось,  что  идет  обычная  проверка.  Люди  медленно
проходили один за другим. Подошла моя очередь. Меня обыскали быстро. Одет  я
был в суконную гимнастерку, подтянутую ремнем, галифе и сапоги, на голове  -
форменная фуражка без кокарды. В руках тоже ничего не было. Только за поясом
в складках у меня был револьвер. Я был тогда очень худым и надеялся, что при
обыске револьвера у меня не обнаружат. Так и случилось. При первой  проверке
я поднял руки вверх, какой-то  военный  быстро  ощупал  меня  и,  ничего  не
обнаружив, отпустил.
   Пройдя шагов 20-30 по пристани, я  увидел  второй  пункт  проверки.  Меня
вновь бегло ощупали и, ничего не найдя,  пропустили  дальше.  Документов  не
спрашивали: пассажирами были беженцы, спасавшиеся от турок, и,  естественно,