тношения со двором, он остался бы под Ударом и без покровительства.
Кроме того, г-н де Шавиньи, по причине постигшей его неудачи с  переговорами
затаивший обиду на двор  и  на  Принца,  предпочитал,  чтобы  мир  вовсе  не
состоялся, лишь бы не был достигнут иным путем,  чем  тот,  который  был  им
предуказан. Не могу сказать, совпадение ли интересов,  случившееся  тогда  у
кардинала Реца и г-на де Шавипьи,  побудило  их  действовать  сообща,  чтобы
помешать соглашению с Принцем, или один из них побудил действовать в том  же
направлении герцога Орлеанского, но позднее я узнал от лица, которому должен
верить, что тогда, когда Гурвиль  находился  в  Сен-Жермене,  Месье  передал
кардиналу Мазарини через  герцога  Анвиля,  чтобы  он  не  заключал  никаких
соглашений с Принцем; что Месье хочет, чтобы достижение мира было поставлено
двором в заслугу лишь ему одному и что он готов отправиться к королю  и  тем
самым подать пример, которому последовал бы народ и парижский парламент. Это
предложение было для Кардинала слишком выгодным, чтобы он не выслушал его  с
большей готовностью, нежели все другие. И менее заманчивые надежды  удержали
бы его от заключения мира, даже если бы он желал  его  искренне  и  не  таил
намерения  использовать  переговоры  как  западню,  в  которую  должны  были
попасться его враги.  В  короткое  время  все  настолько  запуталось  и  так
затянулось,  что  герцог   Ларошфуко   не   пожелал   больше   содействовать
переговорам, которые вели к гибели его партию. Он  приказал  Гурвилю,  когда
тот вторично отправился в Сен-Жермен,  добиться  от  Кардинала  решительного
ответа и больше туда никоим образом не возвращаться.
     Впрочем, помимо того, что Принц и сам в  глубине  души  не  всегда  был
твердо уверен, что  ему  следует  желать  мира,  в  нем  беспрестанно  сеяли
колебания всевозможные ухищрения тех, кто в личных интересах хотел отвратить
его от такого желания. Враги  кардинала  Мазарини  находили,  что  останутся
неотмщенными, если он не покинет Франции, а кардинал Роц  не  без  основания
полагал, что примирение двора с Принцем лишит  его  всякой  влиятельности  и
подставит под удары врагов, тогда как затяжка войны не может не повести либо
к гибели, либо к удалению Принца, и, таким образом, оставшись в единственном
числе возле герцога Орлеанского, он сможет  добиться  влияния  при  дворе  и
извлечь из этого свои выгоды. С другой стороны,  испанцы  соблазняли  Принца
наиболее заманчивыми, на его взгляд,  предложениями  и  пользовались  любыми
средствами для продления гражданской войны. Его ближайшие родичи, его друзья
и даже слуги, руководясь личными интересами,  споспешествовали  тому  же.  В
конце концов произошло всеобщее разделение на два стана - на тех, кто  стоял
за заключение мира, и тех, кто - за продолжение войны, и были пущены  в  ход
все тонкости самой изощренной политики, чтобы заставить Принца принять  одно
из этих противоположных друг другу  решений,  как  вдруг  г-жа  де  Шатильон
вложила в него стремление к миру,  прибегнув  к  средствам  более  приятного
свойства. Она сочла, что это столь великое благо должно  быть  творением  ее
красоты, и, примешав честолюбие к замыслу добиться  новой  победы,  пожелала
завоевать сердце  Принца  и  одновременно  использовать  в  своих  целях  то
положение, которое ей создадут при дворе эти переговоры.
     Это были не единственные причины, внушившие ей такого  рода  намерения.
Тщеславие и жажда, мести внесли сюда такую же долю,  как  и  все  остальное.
Частое между дамами соперничество в красоте и любовных делах стало  причиной
непримиримой вражды между г-жой де Лонгвиль и г-жой де Шатильон.  Обе  долго
таили в себе свои чувства, но  в  конце  концов  они  безудержно  прорвались
наружу, и г-жа де Шатильон, торжествуя  победу,  не  ограничилась  тем,  что
заставила г-на де Немура разорвать связь с г-жой де Лонгвиль:  она  пожелала
сверх того отстранить г-жу де Лонгвиль от вмешательства в руководство делами
и  единолично  определять,  как  надлежит  действовать  Принцу  и  чего  ему
домогаться. Герцог Немур, состоявший в  весьма  близких  отношениях  с  нею,
одобрил  этот  замысел.  Он  счел,  что,  поскольку   в   его   возможностях
устанавливать поведение г-жи де Шатильон  относительно  Принца,  она  сможет
внушать ему все, что он ей подскажет, и что  благодаря  власти,  которую  он
имеет над волею г-жи де Шатильон,  он  будет  располагать  и  волею  Принца.
Герцог Ларошфуко со своей стороны пользовался тогда большим,  чем  кто-либо,
доверием Прина и одновременно был тесно связан с герцогом Немуром и г-жою де
Шатильон. Хорошо зная нерешительность Принца в вопросе о  мире  и  опасаясь,
как бы испанская партия и партия г-жи де Лонгвиль не объединили своих усилий
- что впоследствии и случилось - с целью побудить Принца покинуть Париж, где
ничто не мешало ему в любой день заключить помимо их участия соглашение,  он
решил, что вмешательство г-жи де Шатильон  может  снять  все  препятствия  к
миру. Исходя из этой мысли, он убедил Принца сблизиться с нею и передать  ей
в собственность земли Марлу. Он также склонил г-жу де Шатильон жить в ладу и
с Принцем, и с г-ном де Немуром, так чтобы сохранить при себе их обоих, и он
же уговорил г-на де Немура одобрительно отнестись к этой их  связи,  которая
не должна внушать ему  подозрения,  поскольку  г-жа  де  Шатильон  изъявляет
готовность отдавать ему в ней полный отчет и использовать се лишь для  того,
чтобы предоставить ему решающее участие в руководстве делами.
     Этот план, проводившийся в жизнь и продуманный герцогом Ларошфуко, {30}
отдал ему в почти полное распоряжение  все,  что  им  предусматривалось,  и,
таким образом, упомянутые четыре лица в равной  мере  извлекли  бы  из  него
немаловажные выгоды и в конце концов добились бы всего,  что  было  для  них
желательно, если бы неприязненная судьба,  наслав  неотвратимые  случайности
разного рода, не воспротивилась этому.
     Тем временем г-жа де Шатильон пожелала явиться ко двору во всем блеске,
какой ей должна была  сообщить  недавно  обретенная  ею  влиятельность;  она
отправил