| |
а герцогский титул с тем, чтобы одновременно и моя жена получила
право табурета. {74} В ожидании этого я отправился, как уже сказано, в Пуату
и пресек в этой провинции беспорядки. Но там до меня дошла весть, что
Кардинал вопреки своему слову даровал грамоты на герцогский титул ни больше
ни меньше как шести знатным особам, так обо мне я не вспомнив. Естественное
негодование, вызванное столь неслыханным обхождением, еще не успело во мне
остыть, когда я был извещен г-жой де Лонгвиль, что, собравшись в Нуази,
принц Конти, герцог Лонгвиль, коадъютор Парижский и наиболее влиятельные
лица в Парламенте полностью составили и приняли план гражданской войны. Она
сообщала мне и о том, что они рассчитывают привлечь также принца Конде и
что, не зная моего отношения ко всему этому, она колеблется, какой образ
действий избрать, и просит спешно прибыть в Париж, чтобы совместно принять
решение, должна ли она торопить с осуществлением этого замысла или,
напротив, препятствовать его скорейшему осуществлению. Эта новость утешила
меня в моих неприятностях, и я понял, что наконец-то располагаю возможностью
дать почувствовать королеве и кардиналу Мазарини, насколько полезнее было бы
им пойти навстречу моим желаниям. Я обратился с просьбой об отпуске и с
трудом его получил: мне его разрешили, поставив условием не жаловаться на
обхождение и впредь не настаивать на удовлетворений своих притязаний. Я с
легкостью на это пошел и прибыл в Париж, охваченный естественным
раздражением. Здесь я увидел, что дела и вправду обстоят соответственно
сообщениям г-жи де Лонгвиль, но вместе с тем увидел и меньше горячности, то
ли потому, что первый порыв остыл, то ли потому, что несхожесть интересов и
огромность замысла охладили тех, в ком он зародился. Кроме того, г-жа де
Лонгвиль умышленно создавала всяческие помехи, дабы предоставить мне время
прибыть в Париж и, осмотревшись, принять более зрелое и окончательное
решение. Я это сделал без колебаний и ощутил немалое удовольствие от
сознания, что, до какого бы положения ни довели меня черствость королевы и
ненависть Кардинала, у меня все же остаются средства для отмщения им.
Принц Конти вступал в большой свет. Внешнее благообразие, в котором ему
отказала природа, {75} он хотел возместить впечатлением, производимым его
остроумием и образом мыслей. Он был слабохарактерен и легкомыслен, но
всецело подчинялся г-же де Лонгвиль, которая возложила на меня заботу
руководствовать им. Герцог де Лонгвиль был умен и опытен; он легко входил по
враждебные двору партии и еще легче из них выходил; он был малодушен,
нерешителен и недоверчив; долгое время управляя Нормандией, он полновластно
распоряжался руанским парламентом, большею частью дворянства и несколькими
крепостями этой провинции.
Коадъютор Парижский, связанный с ним родством и длительной дружбой,
благодаря своему положению имел большой вес в народе и парижском парламенте,
и все священники беспрекословно исполняли его приказания: при дворе у него
были друзья и единомышленники, и он старался привлечь на свою сторону
Нуармутье, {76} Лега, {77} кое-какие остатки клики Высокомерных и еще
некоторых других лиц, стремившихся выдвинуться благодаря смуте. Он отличался
проницательностью и остроумием, был общителен и бескорыстен, но часто
скрывал от друзей свои мысли и умел изображать добродетели, которых у него
не было. Он был горд и надменен. Пренебрежение, выказанное ему королевой и
Кардиналом в ответ на его предложение взять на себя посредничество и
способствовать пресечению беспорядков в День баррикад, {78} смертельно его
уязвило. Парламент, задетый оскорблением, нанесенным ему, как он считал, в
лице президента Бланмениля и Брусселя, после их освобождения, отказать в ко-
тором королева не решилась, осмелел еще больше. Самые влиятельные и
чувствовавшие себя в опасности представители этого учреждения помышляли о
том, как бы оберечься от злобы Кардинала и упредить его месть.
Таково было положение дел, каким я его застал, и все свои усилия я
сосредоточил лишь на одном: преодолеть страхи и нерешительность принца Конти
и герцога Лонгвиля, которым надлежало положить начало осуществлению этого
столь великого замысла. Принц Конде изменил свои взгляды и действовал заодно
с двором. Моя близость с принцем Конти и г-жой де Лонгвиль была ему
неприятна, хотя он ничем мне этого не показывал. Ожесточение умов все
нарастало, и кардинал Мазарини, сочтя, что оставаться в Париже ему больше
небезопасно, решил, наконец, по уговору с Месье и Принцем обложить его
правильною осадой, предварительно увезя короля в Сен-Жермен. Для исполнения
этого дела требовались чрезвычайные меры: иначе последствия оказались бы
слишком опасны и вредоносны для государства. Войск у короля было мало, но
полагали, что их хватит на то, чтобы перерезать дороги и задушить голодом
этот великий город. Рассчитывали, что его станут раздирать на части
всевозможные партии и группировки и что, не имея вождей, регулярных войск и
запасов продовольствия, он примет условия, какие пожелают ему навязать. В
этой надежде король в сопровождении Месье, {79} королевы, герцога
Орлеанского, Принца и принца Конти тайно в полночь, в крещенский сочельник
1649 года, покинул Париж и направился в Сен-Жермен. За ним последовал в
величайшем беспорядке весь двор. Принцесса выразила желание увезти с собой и
г-жу де Лонгвиль, которая должна была вскоре родить, но та, сославшись на
вымышленное недомогание, осталась в Париже.
Этот столь стремительный отъезд короля вызвал в умах народа и в
Парламенте неописуемые смятение и тревогу. Он ошеломил и тех, кто был
наиболее восстановлен против двора, и момент, когда нужно было принять
решение, им показался ужасным. Парламент и магистрат направили в Сен-Жермен
своих представителей, чтобы засвидетельствовать свою встревоженность и
покорнос
|
|
