фронта, предложив включить туда социалистов.
 20 апреля Муссолини встретился с журналистом Г. Кабеллой, который, вопреки 
слухам о плохом здоровье дуче, нашел его в очень хорошем состоянии. По словам 
Кабеллы, Муссолини даже поправился по сравнению с их предыдущей встречей; он 
был приветливым и спросил журналиста, что бы он хотел получить на память о 
встрече. «Подарите мне вашу фотографию с автографом», — попросил Кабелла. 
Муссолини, следуя своей давней привычке, подписал фотографию с апломбом: «Год 
XXIII от начала фашистской эры». Создавалось впечатление, будто он считает, что 
фашистскому строю ничего не угрожает. Он добавил, что хотя его карьера как 
руководителя страны окончена, он верит в будущее Италии и в бессмертие идей 
фашизма.
 «Вы действительно доверяете Шустеру?» — спросил Кабелла.
 Муссолини посмотрел в окно, затем широко развел руки в привычном жесте и 
ответил так: «Он немного болтлив, но божьему человеку нужно верить».
 «А что вы можете сказать о новом секретном оружии? Оно действительно 
существует?» — «Да, существует, — многозначительно сказал Муссолини, — 
несколько дней назад меня проинформировали об этом». Заговор против Гитлера 
представлял собой попытку повернуть ход истории вспять, но вскоре события 
приняли другой оборот.
 Муссолини попросил Кабеллу ознакомить его с окончательным текстом статьи до ее 
опубликования в «Пополо ди Алессандрия». И некоторое время спустя его видели за 
правкой текста, которую он делал с привычной для себя скрупулезностью.
 21 апреля, прибыв на встречу с Муссолини, Ран отметил, что в тот момент 
Муссолини выглядел спокойным и невозмутимым. Но послу показалось, что он уловил 
в его взгляде выражение предсмертной тоски. На столе Муссолини лежала книга 
стихов Мёрике. Такое настроение не могло сохраняться долго: каждый час 
поступали сведения о потерях, об отступлении войск, об оставленных городах. 
Военная катастрофа приближалась. 20 апреля Муссолини узнал о налете вражеской 
авиации на Болонью и поэтому отменил свое выступление в Миланском соборе после 
окончания праздничной мессы по случаю годовщины со дня основания Рима. 22 
апреля поступила информация о продвижении войск союзников в долине реки По и о 
падении Модены и Реджо. На другой день была захвачена Парма и потеряна связь с 
Кремоной и Мантуей. Вечером того же дня партизаны вошли в Геную, а армия Тито 
заняла Фьюме.
 Под натиском противника немецкие части стремительно отступали. Когда войска 
союзников были всего в 60 милях от Милана, стало ясно, что планам о месячной 
обороне в Альпах не суждено сбыться. Грациани полагал, что с военной точки 
зрения идея создания оборонительного рубежа в Альпах не выдерживает никакой 
критики, однако ему не удалось убедить в этом Муссолини и Паволини. Для них 
обоих значение этой операции заключалось не столько в военном успехе, сколько в 
том, чтобы ее проведением обеспечить торжество идей фашизма.
 Его друзья и соратники пытались организовать побег из Италии. Буффарини-Гвиди 
предлагал ему скрыться в Швейцарии, бывшая любовница Франческа Лаваньини, 
находившаяся в Аргентине, прислала письмо, в котором умоляла Муссолини приехать 
к ней. Кларетта Петаччи предложила инсценировать автокатастрофу, после этого 
объявить о гибели Муссолини и, воспользовавшись замешательством, скрыться. 
Доктор Захариа вместе с одним из секретарей брался обеспечить побег в Испанию, 
а Тамбурини — даже в Полинезию. Но все предложения о побеге были им отвергнуты. 
Ему было суждено умереть в Вальтеллине. Его путь завершен, но идеи фашизма 
переживут его. В своем последнем выступлении перед группой офицеров, специально 
приехавших, чтобы услышать дуче, он с прежним блеском говорил о «бессмертии 
фашистской партии и фашистских идей».
 Ему необходимо было позаботиться о безопасности семьи. 23 апреля он позвонил 
Рашели в Гарньяно и сообщил, что приедет, чтобы организовать ее перелет в 
Швейцарию. Однако через несколько часов он позвонил опять. Мантуя к тому 
времени была захвачена врагом, и угроза нависла над Брешией. Поэтому он сказал, 
что пробиться к ней не удастся. Ей надлежало отправиться в Монцу, там на 
королевской вилле ее встретит Барраку. Она должна оставаться на вилле, пока он 
сам не свяжется с ней опять.
 Кларетта со своей семьей нашла приют в Милане, в доме майора Шпеглера. 
Муссолини пытался уговорить Кларетту бежать, ради этого он приехал к ней. 
Предполагалось, что все семейство будет вывезено самолетом в Испанию, но 
Кларетта отказалась лететь. «Я подчиняюсь своей судьбе», — написала она одному 
из своих друзей, повторив одно из любимых высказываний Муссолини, — что будет 
со мной, я не знаю, но я не могу идти наперекор судьбе.
 В течение всего дня 25 апреля Муссолини оставался в Милане. Отвергнув все 
предложения о побеге из страны, он сохранял спокойствие, а порой выглядел 
безразличным. Иногда он позволял себе довольно резкие высказывания то в адрес 
немцев, то — английского короля, но в целом он провел день спокойно: приводил в 
порядок свои бумаги, принимал посетителей, готовился к поездке на север. Пошли 
слухи, что он покинет Милан в тот же день, 25 апреля, поэтому штурмфюрер Бирцер 
нервничал и несколько раз напоминал Муссолини, что он обещал не уезжать до 
возвращения капитана Киснатта из Гарньяно, где тот занимался отправкой багажа 
дуче. «Ситуация все время меняется», — холодно отвечал Муссолини и послал его в 
казармы Мути, чтобы раздобыть грузовики и бензин для будущей поездки. При этом 
он выглядел расстроенным, и, казалось, причиной этого было не то, что его 
положение стало критическим, а то, что он вынужден нарушить данное им слово.
 Во второй половине дня в префектуре появились начальник полиции Милана, 
генерал Монтанья, и Грациани, чтобы обсудить план эвакуации республиканской 
армии и ее перегруппировки к северу от Милана. Но Муссолини сообщил им, что он