штаба. Кавальеро нашли мертвым на садовой скамейке рано утром 14 сентября, 
через несколько часов после ужина в ставке фельдмаршала Кессельринга во 
Фраскати. Рядом с ним на скамейке лежал пистолет; и хотя пулевые отверстия с 
левой стороны головы едва ли могли свидетельствовать о самоубийстве, подвергать 
сомнению утверждение немецкого посольства, согласно которому Кавальеро 
застрелился, не представлялось возможным. Он был арестован по приказу Бадольо в 
день заседания Великого совета, а до того смещен Муссолини, который назначил 
вместо него Амброзио. Ни одна из сторон ему не доверяла, и он знал, что если 
станет работать на одних, другие сочтут его предателем. Он каким-то неизвестным 
образом был связан с готовившимся против Муссолини заговором, и Кессельринг 
утверждал, что именно мысль о возможной встрече с Муссолини подтолкнула его к 
самоубийству. По словам председателя трибунала, написанный Кавальеро документ 
был обнаружен в кабинете Бадольо после переезда правительства в Бриндизи. 
Содержавшееся в нем подробное описание заговоров против дуче, начинавшееся 
ноябрем 1942 года, было именно тем, что требовалось обвинению. Его 
достоверность вызывала сомнения, в частности и потому, что его так поздно 
представили на рассмотрение, хотя, как потом выяснилось, по существу в нем было 
много правдивого. В нем говорилось, что генеральный штаб совместно с королем 
серьезно обсуждал вопрос о свержении Муссолини за девять месяцев до заседания 
Великого совета; Амброзио и Бадольо намеревались использовать Великий совет для 
реализации своих замыслов, чтобы придать происходящему конституционный характер.

 Приняв документ Кавальеро в качестве свидетельства, члены трибунала 
почувствовали, что дело сделано. Остаток этого дня и весь следующий день ушли 
на слушание осторожных выступлений адвокатов обвиняемых, однако теперь, как 
возможно и с самого начала, результат не вызывал сомнений. В половине первого в 
понедельник председатель трибунала вошел в зал и объявил, что, за исключением 
Чианетти, осужденного к тридцати годам заключения, все обвиняемые были 
приговорены к смертной казни.
 Чианетти прошептал: «Спасибо, спасибо». Маринелли потерял сознание. Де Боно 
воскликнул «Да здравствует Италия», и его возглас подхватили Паречи, Готтарди и 
Чиано.
 В десять вечера того же дня священник, исповедовавший узников тюрьмы Дельи 
Скальци, пришел для встречи с осужденными. Немецкая охрана сначала не 
пропускала его в камеру Чиано, но после телефонного разговора с командованием 
гестапо он все же получил разрешение совершить последнее причастие.
 Несколько ночей перед этим Чиано провел в совершенно ином обществе. Это была 
красивая молодая блондинка, которая, по замыслу гестапо, должна была выведать у 
податливого Чиано, где он прячет свои дневники. Полученный результат был 
несколько неожиданным. Донна Феличита не только не смогла чего-либо узнать, но, 
по свидетельству полковника Дольмана, она влюбилась в Чиано, горько рыдала, 
когда его приговорили к смертной казни и в конечном итоге стала агентом 
союзников.
 В последние часы жизни Чиано из переданной ему записки с некоторым облегчением 
узнал, что его жена с помощью своего поклонника маркиза Эмилио Пуччи смогла 
пересечь границу и выехать в Швейцарию. Она прихватила некоторые его дневники, 
спрятав их в своем поясе, а более ранние из них и некоторые важные документы, 
связанные с итало-немецкими отношениями, изъятые Чиано из Палаццо Чиги, она 
отдала на хранение одному из врачей лечебницы Рамиолы. Эдца взяла эти дневники 
и документы из тайника в Риме в надежде, что они будут достаточной платой 
немцам в обмен на гарантии жизни Чиано. Уже начались было переговоры с гестапо 
в Италии, но Гиммлер, узнав об этом, убедил Гитлера положить им конец. Сам 
Чиано, кажется, никогда не верил в возможность их успеха и сказал священнику, 
посетившему его в ночь перед казнью, что уверен — немцы так или иначе сумели бы 
организовать его убийство.
 Совершив обряд последнего причастия, священник добился разрешения поместить 
Чиано вместе с остальными осужденными, находившимися в камере де Боно. 
Маринелли перенес сердечный приступ и лежал на кровати, остальные сидели, 
разговаривая со священником. «Мы не говорили о прошлом, — рассказывал потом 
священник, — только о будущей жизни, о Боге и бессмертии души… Это была 
приятная ночь, почти сократовская». Паречи читал отрывки из Платона, которые 
они вместе обсуждали. Один раз кто-то упомянул Муссолини, и на какое-то время 
вернулись к разговорам о суде над ними. Готтарди предположил, что как 
изменников их будут расстреливать в спину. «Это уже слишком, — вскричал вдруг 
де Боно в гневе, едва не плача. — Я носил солдатскую форму шестьдесят два года, 
не разу не запятнав ее».
 На рассвете стало известно, что казнь откладывается. Ночью они все подписали 
просьбу о помиловании, которую Паволини взялся вручить Муссолини, и надеялись, 
что приговор отменят хотя бы для де Боно. Заключенные снова стали надеяться, 
однако де Боно покачал головой и сказал: «Это пустые надежды. С нами Галеаццо». 
На самом деле Паволини не передал прошение, чтобы, как он сам выразился, 
Муссолини не «пришлось подтверждать смертный приговор».
 В восемь часов немецкий офицер явился в тюрьму с сообщением о том, что 
«технические трудности» преодолены и казнь совершится в течение часа в 
нескольких милях от Вероны в Форте Проколо. Пятеро заключенных в автомобиле 
были доставлены туда под немецким эскортом. Не владея собой, в припадке ярости 
Чиано стал проклинать Муссолини, де Боно, положив ему на плечо руку, убеждал 
его, что нужно постараться умереть, прощая.
 Утро было холодное, и де Боно старательно потирал руки по пути от машины к 
ряду школьных стульев, к которым всех их должны были привязать спиной к взводу,