Таким был мир, в который входил наш герой. Мир калужского отшельника и реклам 
Фрица Опеля, мир лепета на языке АО и секретных разработок Годдарда, мир, 
которому аплодировали залы Политехнического музея и МГУ и над которым 
потешались фельетонисты и карикатуристы. В этом мире жили очень разные люди. 
Королев тоже не был ни на кого похож. Он пришел в него тихо, без шумихи, ясно 
представляя, чего он хочет и как этого можно добиться. Он понимает всю глубину 
и всю дерзость идеи полета в межпланетное пространство. Идея эта захватила его 
сердце, но голова его остается холодной. Он не изменяет девизу своей молодости: 
«Строить летательные аппараты и летать на них». Было бы неверным предполагать, 
что на границе 30-х годов произошел некий перелом, полная смена интересов, что 
авиатор Королев, прочитав брошюры Циолковского, «прозрел» и превратился в 
Королева-ракетчика, обуреваемого желанием улететь на Марс. Принцип полета 
ракеты давал ему невиданные скорости, полную свободу от внешней среды, а значит,
 достижение таких высот, о которых задушенные разреженной атмосферой винтовые 
самолеты и мечтать не могли. Перерождение авиатора в ракетчика длится долгие 
годы. От ракетного двигателя на планере – к высотному самолету, от него – к 
ракетоплану – крылатой ракете, летящей в стратосфере. Эта цепочка не сразу, не 
вдруг выстроилась у него в голове. Долгие годы, вплоть до окончания Великой 
Отечественной войны, Королев ищет пути синтеза авиации и ракетной техники.

Независимо друг от друга и почти одновременно с Королевым подобный путь 
проникновения в космос разрабатывался и некоторыми зарубежными специалистами. 
Особенно энергично работали в этом направлении представители так называемой 
Венской школы ракетчиков: Эйген Зенгер, Макс Валье, Франц Гефт, Гвидо Пирке. В 
одной из своих ранних программ Зенгер, например, выстраивает такую цепочку: 
стратосферный самолет-космическая лодка (космический транспортер)– орбитальная 
станция-межпланетный корабль-космический корабль. Своей программе этот 
замечательный энтузиаст космонавтики оставался верен до конца своих дней и 
последней крупной его работой, выполненной уже после того как в космосе 
побывало десять человек, были «Предложения о разработке европейского 
космического самолета».

Сергей Павлович всегда говорил об огромном влиянии на него идей Циолковского. 
Но ведь и Циолковский, набросавший схемы космической ракеты, также говорит об 
авиационном первородстве ракетоплавания.

Во вновь изданной в 1926 году работе «Исследование мировых пространств 
реактивными приборами» читаем: «Обыкновенно идут от известного к неизвестному: 
от швейной иголки к швейной машине, от ножа к мясорубке, от молотильных цепов к 
молотилке, от экипажа к автомобилю, от лодки к кораблю. Так и мы думаем перейти 
от аэроплана к реактивному прибору для завоевания Солнечной системы».

Через год Циолковский вновь возвращается к той же мысли: «Преобразованный 
аэроплан будет служить переходным типом к небесному кораблю».

Всего этого не мог не читать Королев, знакомясь с работами Циолковского. И 
очевидно, что он не только читал все это, но и разделял убеждения Константина 
Эдуардовича. Евгений Сергеевич Щетинков подтверждал, что в отличие от 
Тихонравова, считавшего, что в стратосферу лететь надо на бескрылой ракете, 
Королев, Цандер и сам он, Щетинков, отдавали тогда в ГИРД предпочтение ракетам 
крылатым. Забегая вперед, скажу, что уже после первого успеха – запуска ракеты 
17 августа 1933 года – Королев буквально через неделю – 25 августа – публикует 
в газете «Вечерняя Москва» заметку с красноречивым заголовком: «Путь к 
ракетоплану»; Эта заметка начинается так: «Ракетные двигатели, или двигатели, 
получающие тягу при истечении горящих газов, несомненно должны в будущем найти 
применение для развития суперавиации».

Все это я говорю для того, чтобы показать, что путь, который историки техники 
называют «аэронавтическим (т.е. самолетным) путем в космическое пространство»,
 – не заблуждение, не просчет, а существующее до наших дней перспективное 
направление научно-технического и инженерного поиска со своей богатой и 
интересной историей. И если попытаться именно с этих позиций проанализировать 
деятельность Сергея Павловича, написанное и сказанное им в 30-х годах, мы 
увидим, что, как это ни удивительно, в будущем у Королева все случилось вовсе 
не так, как он задумывал. Разумеется, допустимо предположить, что если бы – в 
идеальном случае – ничто не мешало осуществлению его планов, человек вышел бы в 
космос совершенно другой дорогой. Возможно, на орбиту спутника нашей планеты 
его вывела бы не баллистическая многоступенчатая ракета, стартующая с Земли, а 
именно некий заатмосферный ракетоплан, крылатый аппарат с ракетными двигателями,
 поднятый до границ стратосферы тяжелым самолетом-маткой, нечто, своими 
«технико-генеалогическими» корнями уходящее в авиацию. Можно даже попытаться 
подсчитать, когда такое могло бы произойти, если бы не было страшной войны, 
если бы дали Сергею Павловичу и людей, и средства, и материалы, а не сослали бы 
его на Колыму. Получается – около 1942 года. Юре Гагарину было тогда восемь лет 
и первым космонавтом он бы не стал...

Это могло случиться, но не случилось. Случилось то, что должно было случиться.