специальное решение о развертывании планеризма и превращении его в «массовый 
авиационный спорт трудящихся». Нарком Ворошилов в своем приветствии слету писал,
 что «...состязания в Коктебеле ярко подчеркивают то огромное значение, которое 
планерный спорт имеет в деле подготовки отважного, смелого, находчивого 
воздушного бойца». Пришли приветствия от председателя ЦС Осоавиахима Эйдемана и 
члена Реввоенсовета (РВС), начальника ВВС РККА Алксниса. Впервые в Феодосии 
выходила даже специальная газета «Самолет».

На слет привезли 22 планера, из них было много совершенно новых, ранее 
неизвестных. Называли имена молодых конструкторов из Харькова, Саратова. Героем 
слета опять стал Василий Степанчонок, которого в печати называли лучшим 
летчиком-планеристом. На этот раз Степанчонок перелетел на планере Г-9 из 
Москвы в Коктебель, прицепившись к самолету У-2, который пилотировал 
конструктор этого планера Владислав Константинович Грибовский.

Королев завидовал Василию. Он летал на своей «Красной звезде», но никаких 
рекордов не установил, впрочем, он и не собирался их устанавливать. Просто 
хотелось полетать, увидеть снова любимые места. Но уже через несколько дней 
стало тянуть его в Москву. Теперь было у него в Москве свое дело, о котором ни 
на минуту не мог забыть он ни в Севастополе, ни в Коктебеле. Ни солнце, ни море,
 ни дали степного Крыма, распахнувшиеся с высоты, не могли отвлечь мысли его от 
подвала на Садово-Спасской, и однажды вечером он вдруг сказал Ляле:

– Поедем завтра в Москву, а?




18


У каждого есть перед глазами определенная цель, – такая цель, которая, по 
крайней мере ему самому, кажется великой и которая в действительности такова, 
если ее признает великой самое глубокое убеждение, проникновеннейший голос 
сердца...

    Карл Маркс


Когда Циолковского приглашали куда-нибудь, он всегда отказывался, ссылаясь на 
недомогание, слабость, старость, глухоту, а был просто отчаянный домосед вроде 
Ньютона. Еще в 1921 году Николай Алексеевич Рынин писал ему, что место 
преподавателя физики и математики в Институте путей сообщения ему гарантировано,
 звал в Петроград, – Циолковский и тут отказался. Всякая дорога пугала его, со 
страхом думал он о гостиницах, обо всем этом ужасно непривычном быте, когда не 
знаешь, где и как будешь есть, на чем спать...

Поэтому торжественное заседание в Москве, посвященное 75-летию Константина 
Эдуардовича, запоздало: только в октябре выбрался он в столицу. В Москву его 
сопровождал Сергей Иванович Самойлович из калужской секции научных работников, 
друг преданный и внимательный. Ничего не сказав Константину Эдуардовичу, он 
взял у Варвары Евграфовны (жены Циолковского) подушку, запаковал его жестяную 
слуховую трубу, и они покатили в столицу. В Москве их поселили в прекрасном 
трехкомнатном номере «Метрополя» с балконом. Внизу на площади Свердлова, 
звенели трамваи и катились людские толпы, один вид которых приводил 
Циолковского в трепет. Он страшно обрадовался родной подушке, этому кусочку 
привычного бытия, а труба пригодилась, когда в номер повалили посетители и 
целые делегации.

17 октября в Колонном зале Дома Союзов состоялся торжественный вечер в честь 
75-летия Константина Эдуардовича. О трудах юбиляра в дирижаблестроении 
докладывал профессор Воробьев, приехавший из Ленинграда профессор Рынин 
рассказывал о работах по авиации и ракетному движению. Но лучше всех, 
энергичнее всех и теплее говорил председатель ЦС Осоавиахима Роберт Петрович 
Эйдеман:

– Два факта мне бы хотелось вспомнить здесь: ведь некогда в дореволюционное 
время, самая большая дотация, которую удалось соорудить в помощь исследованиям 
Циолковского не превышала 55 рублей, а в 1930 году Осоавиахим собрал на 
советское дирижаблестроение 25 миллионов рублей!

Особенно аплодировали Эйдеману, когда он сообщил о награждении Константина 
Эдуардовича орденом Трудового Красного Знамени.

Циолковский выступал с ответным словом. Голос звучал устало, выглядел он 
утомленным.

– Мне совестно, что мой юбилей вызвал столько хлопот, ведь, может быть, мои 
изобретения не осуществятся, – Константин Эдуардович оглядывал зал грустными, 
серьезными глазами. – Я изо всех сил стремился к работе: работал изо всех сил,