и начнешь с прямой кишки, и попадешь вверх с левой стороны к толстой кишке. Но 
сперва убери долотом лонную и подвздошную кости.

Обучавшийся вместе с Леонардо и старший его семью годами Пьетро Перуджино не 
одобрял занятий анатомией, но не из благочестия или боязни, которыми не обладал,
 а потому что считал их бесполезными. При этом он ссылался на Донателло, 
который правдоподобием фигур превзошел древних скульпторов, хотя в анатомии 
мало что смыслит. Что же касается Фидия, Мирона или Поликлета, то ведь и они не 
имели возможности вскрывать трупы людей, поскольку греческое суеверие этого не 
допускало, и наблюдали голых в гимназиях. Остается добавить, что Гален приобрел 
самые изумительные познания, вскрывая мертвых свиней, собак и других животных и 
пользуясь воображением, которое можно назвать узнающим или действующим по 
аналогии. Но, хотя времена меняются и давно не случалось, чтобы во Флоренции 
преследовали занятия анатомией, злобствующие невежды всегда будут существовать, 
и их следует остерегаться. Если надзирающие за кладбищем монахи сговорчивы, 
обращаться с мертвецом непросто, и тут нужны всяческие предосторожности, когда 
приходится опасаться людей хорошо знакомых и доброжелательных.

Страх мертвого тела бывает настолько велик, что уничтожает всякую сдержанность 
и воспитание, да и безразлично, криком ли такой испугавшийся оглашает 
окрестность или наговаривает кому-нибудь на ухо. Поэтому когда Леонардо, желая 
участвовать в ночном анатомическом сеансе вместе с братьями Антонио и Пьеро 
Поллайоло, державшими мастерскую по соседству, на этом настаивал, братья 
соглашались с неохотою. Согласившись же, удивлялись, что юноша действовал без 
малейшей робости, показывая, напротив, большую сноровку, как если 
предварительные понятия об анатомии были заранее вложены в его память. Но этому 
нечего удивляться: там, где один созерцает без пользы, другой ухитряется 
приобрести подобие практики. Тут отчасти прав Перуджино, считающий занятия 
анатомией излишними, поскольку человек, обладающий интуицией и воображением, ей 
научается, ощупывая собственное колено или стопу, или наблюдая за голыми в 
банях, или при купании в реке, или благодаря аналогии, присутствуя, когда 
забивают свинью или другое животное и затем разделывают тушу. В то время мясник,
 действуя топором как анатомическим инструментом, ничего такого не приобретает 
и не усваивает.

Действительно, поскольку хорошему мастеру, как Донателло, достаточно 
поверхностного наблюдения мышц, зачем ему устройство прямой кишки и других 
отвратительных, зловонных органов, которые не проявляются снаружи? Братья 
Поллайоло отчасти привыкли терпеть дурные запахи, иначе невозможны подобные 
ночные занятия; но если исследователи, каких справедливо называют собаками 
ищущими, проникнув в брюшную полость, рассматривают и перебирают пальцами 
свернувшийся в виде удава кишечник или вскрывают прямую кишку, 
распространившееся зловоние не оставляет братьям другого выхода, кроме как, 
зажав нос, с проклятиями удалиться.

Откуда же у юных чувствительных душ такая стойкость к ужасному, чего не выносят 
более простые и грубые души? Леонардо мог бы на это ответить следующим образом:

– Всякое сведение, достающееся трудолюбивому и внимательному человеку, не 
только его не обременяет, но с пользою проявляется в произведении. Пусть уходят 
Антонио и Пьеро Поллайоло, которые ошибочно думают, будто господь, как и они, 
отворачивается и зажимает нос, если ощущает зловоние; и что он поручает кому-то 
другому создание вещей, кажущихся нам отвратительными и ужасными. Вот подобно 
разбитому сосуду распластывается мертвое тело при вскрытии; вино разлилось и 
испачкало черепки, в таком виде не дающие правильного представления об истинной 
форме разбитого. Но не одна только поверхность и мускулы в движении достаточны 
и интересны для восстановления формы в ее целости и красоте; как бы там ни 
высказывался греческий Деметрий Полиоркет Разрушитель городов, бурление внизу 
живота выражает мысль бога вместе с прекрасным церковным пением. Только тому 
будет прощен грех и величайшее искушение краткости, кто до этого не убоялся 
выслушать утомительную и монотонную, как набегающие одна за другую морские 
волны, речь своего создателя во всей ее полноте и подробностях, которые 
невозможно перечислить. Если же братья Поллайоло удаляются, а с ними вместе и 
тот, кто, как они, полагает, будто бы определил предел необходимого знания, 
другие, более проницательные, остаются трудиться и бодрствовать, ожидая 
великого преображения, когда живопись, «тонкое изобретение, которое с 
философским и тонким размышлением рассматривает все качества форм», из робкой 
служанки превратится в знатную госпожу, а из механического искусства в 
благороднейшую науку. Ведь посредством своих инструментов, каким являются глаз 
и рука, живопись не только успешно доказывает первородство перед другими 
науками и занятиями, но соединяет их все в круге знания, подобно громаднейшей 
верше, заполняющей изнутри пределы вселенной: сквозь ее ячеи ложь сцеживается, 
а истина остается, составляя улов.

Однажды наутро после анатомического сеанса Пьетро Перуджино по своему 
обыкновению дерзко и насмешливо спросил Леонардо, почему у него утомленный вид 
я глаза красные, словно их терли перцем. Тот отвечал:

– Устрица во время полнолуния вся раскрывается, и когда краб ее видит, то 
бросает внутрь ее какой-нибудь камешек или стебель. И она не может закрыться и