как первый механик. За его спиной видны крылья, по преданию, изготовленные из 
дерева и воска; тут же находится отвес и наугольник – барельеф обыкновенно 
называют Механикой или Искусством летать. Лоренцо ди Креди, обучавшийся вместе 
с Леонардо, рассматривая однажды Дедала с его инструментами, спросил своего 
товарища, с какой целью тот внимательно наблюдает за птицами. Леонардо ответил:

– Кажется, мне заранее предопределено ими заняться. Когда я лежал в колыбели, 
то видел сон, будто бы с неба слетел коршун, открыл мне хвостом рот и несколько 
раз ударил по губам. Посмотри, – Леонардо повернулся спиной и, проделывая 
суставами плеч вращательные движения, коснулся ладонью спины между лопатками, – 
если сюда прикрепить крылья, то, научившись летать, я не буду отличаться среди 
небесных ангелов. Тем более не имею бороды, как этот Дедал.

Сын флорентийского ювелира, Лоренцо ди Креди, при слабом телосложении обладал 
еще и душою пугливой и впечатлительной.

– Дедал умертвил обучавшегося у него племянника за то, что тот изобрел более 
совершенные инструменты, – сказал он трепещущим голосом.

Леонардо поднялся со ступенек, сидя на которых они разговаривали, откинулся 
плечами и спиною назад, но затем сгорбился и простер перед собою руки, и пальцы 
его скрючились и повисли, подобные когтям хищной птицы. Удачно подражая 
движениям и голосам животных, он издал звук, сходный с шипением коршуна.

– Зависть, – сказал Леонардо, выдохнув воздух с силою, – ужасная вещь: и коршун 
является ее примером: убедившись, что птенцы, оставшиеся в гнезде, становятся 
красивее родителей, он их пинает и оставляет без еды, чтобы умерли. Хотя, – 
добавил Леонардо с озабоченностью, – многие на это возражают, говоря, что 
коршун так поступает, видя птенцов слишком жирными, поскольку излишняя тяжесть 
препятствует полету на высоте.

Что касается Лоренцо ди Креди, то некоторые люди, если к кому прилепятся, 
норовят полностью воспринять чужую форму. Правда, Лоренцо от рождения 
прихрамывал, а роста был невысокого, и возле него Леонардо выглядел Геркулесом 
или еще каким-нибудь древним силачом. Также не умел Лоренцо хорошо подражать 
манерам и разговору приятеля, не обладая необходимой язвительностью и 
остроумием. Зато, обучаясь совместно, Лоренцо ди Креди настолько успешно 
перенимал достижения Леонардо в искусстве, что в этом смысле тот приобрел как 
бы другую тень, и многие путали их ученические произведения, отличавшиеся, если 
говорить о Лоренцо, только большею робостью, довлевшей наряду с миролюбием в 
его душе над другими качествами. Но одновременно, хотя Леонардо не упускал 
случая использовать свою сообразительность для нападения или насмешки, 
воспитанный в набожности и благочестии Лоренцо не мог согласиться с известными 
издевательскими суждениями относительно священнослужителей, которые его 
приятель охотно повторял, еще разукрашивая своим остроумием. А ведь в этом 
Леонардо мало чем отличался от большинства молодых людей в испачканной краскою 
или алебастром одежде и деревянных башмаках, которых всегда можно видеть в тех 
местах Флоренции, где находятся наиболее выдающиеся произведения скульптуры или 
живописи. И когда они впиваются взглядом в какую-нибудь сцену из св. истории 
или в прекрасное изображение Девы с младенцем или чего-нибудь еще, относящегося 
к религии, словно бы настойчиво вопрошая, как это сделано, не благочестие 
отражается на их лицах, но любопытство, тщеславие и благородная зависть. 
Леонардо тут вместе с другими, только его невозможно застать в грязной одежде 
или в растоптанной обуви, поскольку на людях он показывается не иначе как 
обутый в сапоги из светлой кожи с отвернутыми голенищами, так что видна 
подкладка, еще более светлая и мягкая; и все это – длинные вьющиеся волосы, 
красивое лицо и одежда – выглядит само по себе как изумительное превосходно 
задуманное произведение искусства.

Дольше, чем в других местах, Леонардо – а с ним его тень в виде Лоренцо ди 
Креди или еще кого из прилепившихся, – оставался рассматривать живопись в 
церкви св. Духа, в капелле, расписанной Томмазо из Паникале, прозванным 
Мазолино, и его учеником Томмазо из Валь д'Арно, которого называли Мазаччо, что 
значит Мазилище: таким причудливым и даже издевательским способом флорентийцы 
показывали уважение и страх, испытываемый ими при виде могучего дарования 
последнего. Мазаччо прожил всего двадцать семь лет; но если при совместной 
работе ученику удалось настолько переделать своего учителя Мазолино, что тот 
стал, можно сказать, плясать под его дудку, такая деятельность, продлись она 
дольше, имела бы неисчислимые следствия и многие способные люди лишились бы 
возможности своеобразно проявить себя, стертые кистью, двигающейся как могучий 
Левиафан в морской пучине.

Хотя пейзаж в «Грехопадении», поместившемся на правом пилоне при входе в 
капеллу, написан без малейшего тщания, представляется достоверным, что в не 
имеющей предела глубине тонет влажная листва деревьев; здесь не видно тверди 
небесной, поскольку она затуманена испарениями, правда, сомнительно, чтобы 
райские сады располагались в сырой заболоченной местности.

Многие преимущества, из-за которых флорентийская живопись называлась как первая 
в целом свете – радующие глаз сочетания всевозможных красок, золота и лазури,