– Я имею такую веру, – ответил Лоренцо.

– Во-вторых, ты должен завещать сыновьям, чтобы они загладили нанесенное 
попечительству ужасное зло, и пусть возместят истраченные деньги.

На это условие Лоренцо согласился также.

– И последнее, – сказал фра Джироламо, – ты должен вернуть Флоренции свободу.

Тут Лоренцо, разгневанный, молча повернулся к стене; монах не стал его 
исповедовать, и он умер, не причастившись.

Джулиано Сангалло сильно горевал об этом Медичи. Когда же он увидел Коня, то, 
взволновавшись, сказал:

– Удивительная морда Чудовища, ее выражение, и оскал, и губы, вывернутые и 
оттопыренные над деснами, напоминают мне внешность Лоренцо, которого называли 
самым безобразным человеком в Италии. Но не было человека и привлекательней. 
Дух и порыв этого произведения могут сравниться с неукротимой волей умершего, 
после которого Флоренция осталась безутешной вдовицей, и судьба ее печальна и 
темна. Впрочем: – добавил Джулиано с язвительностью, – ее ожидает супруг, 
строжайший прежнего: фра Джироламо Савонарола, феррарец.




ФЛОРЕНЦИЯ. 1452-1482





32


Многое, произошедшее много лет назад, будет казаться нам близким и недалеким от 
настоящего, а многое близкое покажется стариной, такой же, как старина нашей 
юности. Так поступает и глаз в отношении далеких предметов: освещенные солнцем, 
они кажутся ему близкими, а многие близкие предметы кажутся далекими.

Всадники – мальчик и старик – через мост святой Троицы переехали на левый берег.
 Мальчик держался в седле красиво и свободно и едва касался поводьев пальцами, 
поэтому лошадь шла весело, высоко задирая морду; старик же сидел, выпрямив 
спину и откинувшись назад, как если бы его с силою тянули за воротник, и 
животное, которому он причинял неудобство, кивало головою, едва не окунаясь в 
дорожную пыль.

В праздник Благовещения, 25 марта, во Флоренции сменяется год и начинается 
новый; отсюда видно, какое значение здесь придают этому евангельскому событию и 
дню, который, по мнению Иоанна Златоуста, есть корень всех праздников. Улицы 
полны народа, красиво одетого, и все тянутся к церкви; и многие идут к 
францисканцам в Сан Феличе посмотреть представление, которое дается в тот день 
трижды.

Когда всадники приблизились к храму, его помещение, по-видимому, уже 
наполнилось людьми, и остальные толпились у входа. Привязав лошадей, старик и 
мальчик стали пытаться проникнуть внутрь, и иные на них негодовали, а уродливый 
нищий больно толкнул мальчика палкою в спину. Но велико было желание, и они до 
тех пор настойчиво действовали, покуда не оказались внутри храма близко к 
алтарю, впереди других верующих.

Служба еще не начиналась, и некоторые, задрав головы, смотрели кверху, откуда 
время от времени разносилось как бы грохотание грома, будто кто ходил по 
нарочно там постланному листу железа. Тут служка при помощи длинной палки с 
укрепленным на ней огарком стал зажигать свечи; при этом прибавилось 
торжественности, а разговаривающие примолкли. Зазвенели колокольчики, и другие 
служки в кружевных передниках вынесли крест; дьяконы закачали кадилами, и 
священник громким голосом произнес: «Мир всем!»

Служба тянется долго, так что и наиболее терпеливые из прихожан озираются по 
сторонам или вновь принимаются шептаться с соседями. Но и при такой 
невнимательности внешность богослужения и торжественные звуки мессы незаметным 
образом настраивают присутствующих, и, когда после троекратного «Аминь!» опять 
раздается громыхание, никто больше не сомневается, что это божья гроза, и лица 
обращаются кверху; если бы мальчик не смотрел вместе с другими, но оборотился 
назад, он увидел бы, как они расцветают и все, как одно, становятся 
благообразны, потому что нету такого некрасивого лица, которое бы не 
исправлялось улыбкою. И, правду сказать, было чему обрадоваться, хотя многие не 
первый раз присутствовали на представлении. Вдруг растворясь после сильнейшего 
громыхания, потолок раскрывал звездное небо, и там все мерцало и шевелилось,