Когда Аполлон-Солнце, поневоле согласившийся с появлением другого такого же 
яркого светила – имеется в виду герцогиня Изабелла, – предложил разделить 
власть между ними поровну, олицетворяющие планеты боги Олимпа стали поочередно 
сходить на помост сцены, добавляя голоса в образующийся хор, провозгласивший 
наиболее громкую похвалу регенту Моро. Кроме герцогини, которой это не 
переставало быть противным, к подобному бесстыдству все были приучены и даже не 
вслушивались в слова, тем более что внимание зрителей привлекало устройство, 
состоявшее из громадной лампы с плавающим фитилем, прикрепленной позади 
стеклянного шарообразного сосуда, где кипела вода. Передвигаясь по окружности, 
устройство создавало верное впечатление восходящего и заходящего солнца, тогда 
как другой шар, меньших размеров, изображал собою луну, Также поражали 
присутствующих одежды, телодвижения и весь вид исполнителей, наученных Леонардо 
превосходной развязности, когда каждая часть тела располагалась относительно 
общего центра тяжести в соответствии с правилом контрапоста. Если к этому 
прибавить красоту телосложения, миловидность лиц и распахивающиеся от дуновения 
ветерка кисейные одежды, можно отчасти вообразить пир чувства зрения, которым 
угощали посетителей Замка в дни рождества Христова.

– Простодушие здешних прихожан так велико, – сказал духовник герцогини Изабеллы,
 нарочно при этом не различая положения и сана присутствующих, – что они 
одинаково воодушевлены как святой мессой, так и языческой дребеденью, в которую 
кощунственным образом впутаны мотивы из нашего святого предания. Что касается 
женщин, то ввиду крайнего невежества и привычной распущенности в их воображении 
все перепутывается: святая мученическая плоть Иисуса и жирные ляжки Юпитера. 
Впрочем, – добавил с отвращением духовник, – местность, где обитают Моро и его 
придворные, издавна считается поганой.

Как было сказано прежде, в древности здесь находились ворота, посвященные этому 
ложному громовержцу, отчего миланская резиденция Сфорца называется замком Порто 
Джовио, то есть у ворот Юпитера.

Когда действие на сцене закончилось, Беллинчоне, которого рифмы не оставляли ни 
на мгновение, как докучные мухи, прочел Леонардо сонет, где соединил проступок 
Сизифа, без спросу воспользовавшегося громом и молнией, с пиротехническими 
упражнениями Мастера.

– Несомненно, ты был бы наказан, – сказал затем Беллинчоне, – если бы не 
сегодняшний праздник, когда из-за всеобщей радости преступники избавлены or 
мучения, данаиды не наполняют свою бочку, Иксион не вертится на колесе и Сизиф 
отдыхает.

Леонардо ответил:

– Пустым, бесполезным удовольствиям я предпочитаю муки Сизифа, которые, по 
моему мнению, есть не что другое, как добросовестный труд, поскольку для 
хорошего мастера всегда останется что прибавить к сделанному. Но как Сизиф не 
нуждается в отдыхе, хотя ему это ошибочно приписывают, так и я не устаю, 
принося пользу.




22


При анатомировании глаза, для того чтобы хорошо разглядеть внутри, не проливая 
его влаги, надобно положить глаз в яичный белок и прокипятить и укрепить, 
разрезая яйцо и глаз поперек, дабы средняя часть ничего не пролила внутрь.

Предшественник тогдашних владетелей Мантуи маркиз Лодовико Гонзага по случаю 
своей свадьбы заказал пьесу на античный сюжет. Имевший семнадцать лет от роду 
флорентиец Анджело Полициано написал о приключениях певца Орфея, потратив на 
это три дня с небольшим. Подобная быстрота не только показывает замечательную 
легкость пера, но и вновь убедительно опровергает мнение, будто бы люди, 
которые нынче сломя голову все куда-то несутся, тогда прохлаждались. На пасху 
1490 года сеньоры Гонзага решились возобновить представление и, испросив 
разрешение герцога Миланского, призвали Леонардо, чтобы тот построил 
театральную машину вместо разрушившейся прежней. Из-за того же самого здесь 
оказался опытный в музыке Франкино Гафури, тогда как другой флорентиец, а 
именно Аталант Миллиоротти, еще прежде находился в Мантуе, обучая молодых людей 
игре на лютне и лире, как его самого в свое время научил Леонардо, прибывший 
теперь вместе с помощником по механической части Томмазо Мазино из Перетолы. 
Таким образом, к огорчению некоторых, эта троица вновь, хотя бы и ненадолго, 
соединилась; ведь, когда тосканец один, все же его следует остерегаться, чтобы 
он вас не высмеял или другим способом не унизил, если же их трое или четверо и 
они сговорились подшучивать над другими людьми, каждый станет их избегать, 
опасаясь стать жертвою какой-нибудь оскорбительной выходки.

Каждый, но не Андреа Мантенья, живописец из Падуи, долгое время состоявший на 
службе у Мантуанских сеньоров и нашедший здесь, можно сказать, другую родину: