опаснейшее препятствие трения.

Все же близко к середине пути Конь заскакал, как если бы трение – притаившийся 
зверь – внезапно, как бы играючи, стал протягивать лапу. Миновав середину, Конь,
 страшно раскачиваясь, остановился – оставив игру и притворство, зверь взял его 
намертво. Тем временем обнаружилось другое препятствие: тогда как спуск стал 
более отлогим, не пройденный еще отрезок пути, или ветвь пеньковой веревки, 
довольно круто направился вверх. Чтобы стронуть с места подобную тяжесть, 
недостаточно было преодолеть препятствие трения, но понадобилось еще и 
растянуть смоленый канат, насколько позволяет его прочность и величина 
прилагаемого усилия. Бодрым голосом Леонардо призвал приятелей, ужасавшихся без 
пользы, присоединиться к работникам и сообща приналечь на рукояти лебедок.

Между тем как веревка трепетала, подобно струне, от невыносимого напряжения, 
Леонардо своим ястребиным зрением заметил отделившуюся от нее порвавшуюся нить; 
внезапно эта нить окружилась венцом многих других таких порвавшихся нитей, и, 
быстро вращаясь, веревка стала разматываться. Мастер не успел даже раскрыть рта,
 чтобы предупредить остальных, и все они вместе попадали на частично вымощенный 
камнем двор Корте Веккио, и некоторые сильно ушиблись, так что в смущении 
потирали бока.

– Не только свойственная хорошему мастеру смекалка во Флоренции превыше всего,
 – сказал, поднимаясь и отряхиваясь, Франкино Гафури, – но и остроумие ученого 
в выработке теории. Однако же польза от сочетания с практикой бывает 
значительной, если теория созревает как тыква в огороде, то есть в определенный 
ей срок, и ничей произвол или несвоевременное желание его не сокращают. Когда 
стороны, иначе говоря, природа и ее исследователь, вместе с заказчиком 
проявляют терпение, последствия оказываются исключительно важными, не уступая в 
этом императорской свадьбе. Поэтому будем считать, что обручение теории с 
практикой состоялось, но брак последует позже.

– Что касается аргументации перед регентом Моро, – сказал его камердинер 
Джакопо Андреа Феррарский, – уместно сослаться на знаменитого Николая 
Кузанского,[10 - Николай Кузанский (1401–1464) – выдающийся немецкий гуманист и 
философ.] епископа Бриксен, когда тот рассматривает осуществление возможности 
как упадок и нисхождение и приравнивает к действию силы, направленному с высоты 
вниз; между тем движение чистой возможности или намерения, говоря словами 
епископа, есть подъем и как бы дыхание божества. Таким образом, попытка 
передвинуть Коня, чтобы затем отлить из металла, в действительности станет его 
унижением.

Однако тому, кто уверен, что святая Бригитта перенеслась из Ирландии в Рим за 
мгновение ока и что Абеляру[11 - Абеляр (1079–1142) – ученый и философ, один из 
прославленных представителей средневековой схоластики.] понадобился час для 
путешествия из Рима в Вавилон, вовсе не нужны подобные изысканные теории и тем 
более опытные доказательства. Если уж в нем засела решимость поверить в эдакий 
вздор, он станет препятствовать научному обсуждению любого задуманного им 
предприятия.

– К чему твоя наука, если корабль остается в гавани из-за того, что бесконечные 
изыскания и опыты опутывают его как бы сетями? – гневался и выговаривал Мастеру 
Лодовико Моро, когда тот явился к нему с предложением покуда оставить Коня в 
Корте Веккио, но сарай разобрать, чтобы прибывающие на свадьбу гости могли 
видеть украшение и достопримечательность города.

– Влюбленные в практику без пауки подобны ступающему на корабль без руля и 
компаса кормчему, – сказал Леонардо, – и когда меня спрашивают: что рождают 
твои правила и на что они пригодятся, я отвечаю, что они дают узду инженерам и 
изобретателям для того, чтобы те не обещали самим себе и другим невозможные 
вещи, в результате чего их будут считать безумцами или обманщиками.

Разговор – или, лучше сказать, перебранка, так как при разнице в положении 
Мастер мало в чем уступал миланскому регенту, – происходил в присутствии лиц, 
из коих иные могли принять на свой счет некоторые его наиболее дерзкие 
замечания. Одетые в бархат и парчу, обвешанные золотыми цепями и брелоками, вот 
они стоят, врачи и астрологи, и среди них знаменитейший со времен Серапиона и 
Авиценны исследователь небесных тел, предсказывающий будущее интерпретатор их 
сочетаний, мессер Амброджо да Розате. За истекшее десятилетие, покуда мессер 
Амброджо находится при миланском дворе, только одно его предсказание 
подтвердилось событиями, в действительности произошедшими, а именно смерть 
старшего брата Лодовико Моро, герцога Галеаццо Марии, которого за его 
жестокость зарезали как свинью на паперти церкви св. Стефана. Да и то, что его 
гибель неминуема, было ясно многим другим, не так образованным и остроумным, 
поскольку на плечо герцогу Галеаццо Марии, готовому отправиться к воскресной 
службе, опустился с громким карканьем ворон, круживший до этого в воздухе; а 
птица эта известна как наиболее мудрая между пернатыми.

– Только наука является основанием, которое позволяет отличать истину от лжи, – 
отвечал Леонардо регенту на его попреки, – а это, в свою очередь, позволяет 
направить надежды изобретателей на вещи возможные и стремиться к ним с большой