жизни: я читал лекции, немного путешествовал. Множество моих статей и лекций
явились как бы противовесом кризисным  годам моего молчания и бездействия; в
них я уже смог ответить на многие вопросы своих читателей и пациентов.
     Любимым творением стала для меня теория либидо - центральная идея книги
"Метаморфозы  и   символы  либидо".  "Либидо",  в  моем   понимании,  -  это
психическая аналогия  физической энергии, оно требует описания в  категориях
квантитативных, а  не квалификативных. В учении о либидо я старался избежать
конкретизации.  Предметом,  на  мой  взгляд,  здесь  должны  были  стать  не
конкретные инстинкты  -  голод,  секс  или  агрессия,  а  различные  внешние
проявления психической энергии.
     В физике  мы  говорим  об энергии,  которая  манифестируется  различным
образом,  будь то электричество, свет, тепло и  т. д.  То же и в психологии,
где   мы  прежде   всего  сталкиваемся  с  энергией  (большей  или   меньшей
интенсивности), причем  проявляться  она  может  в самых  различных  формах.
Понимание либидо  как энергии  позволяет получить  единое и цельное знание о
ней. В  этом случае всякого рода вопросы о природе либидо - сексуальность ли
это, воля к власти, голод,  или что-нибудь  еще - отходят на задний  план. Я
ставил совей целью создать в психологии универсальную энергетическую теорию,
такую, какая существует в естественных науках. Эта задача  была основной при
написании книги "О психической  энергии" (1928). Я  показал,  например,  что
человеческие инстинкты  представляют собой  различные  формы  энергетических
процессов, и, как  силы,  они аналогичны  теплу,  свету и т. д.  Так же  как
современный физик не станет считать  источником всех сил, скажем, тепло, так
и психолог не должен сводить все к одному понятию, будь то жажда  власти или
сексуальность. Такова  была исходная  ошибка  Фрейда.  Позже он внес  в свою
теорию  некоторые  коррективы, используя термин  "инстинктивное эго".  Затем
уточнил его, называя "сверх -эго", и поставил последнее во главу.
     В книге  "Отношение между эго и  бессознательным" я пояснил, что имею в
виду,  говоря о бессознательном,  но  существенных  выводов  о  его  природе
сделать  еще  не  сумел. Записывая  свои  фантазии, я  не  мог отделаться от
ощущения,  что   с  бессознательными   образами   происходят  разного   рода
превращения.  Но только благодаря алхимии я осознал,  что  бессознательное -
это процесс  и  что отношения между эго и бессознательным  есть, собственно,
превращение - или психическое развитие.
     В отдельных  случаях  этот процесс  можно  обнаружить в  сновидениях  и
фантазиях.  В  коллективной  жизни  он проявляется  в различных  религиозных
системах и  в  изменении их  символики.  Исследование этих индивидуальных  и
коллективных изменений позволило мне осмыслить суть алхимического символизма
и прийти к центральному понятию моей психологии: к процессу индивидуации.


     С  самого  начала  важное  место  в   моей  работе   занимали  проблемы
мировоззрения и взаимоотношений между психологией и  религией. Я посвятил им
книгу "Психология и религия" (1940), а позже достаточно обстоятельно изложил
свою точку зрения  в "Paracelsica" (1942), во второй ее главе "Парацельс как
духовное  явление".  В трудах  Парацельса  много  оригинальных идей,  в  них
отчетливо  видны  философские  установки алхимиков, но  в  позднем, барочном
выражении. После  знакомства  с  Парацельсом мне показалось,  что  я наконец
понял сущность алхимии в ее связи  с религией и психологией - иными словами,
я стал рассматривать алхимию как  форму религиозной философии. Этой проблеме
посвящена  моя работа  "Психология  и  алхимия"  (1944),  в  которой  я смог
обратиться  к собственному опыту 1913  - 1917 годов.  Процесс,  переживаемый
мной в те годы, соответствовал процессу алхимического превращения, о котором
и шла речь в этой книге.
     Естественно,  что тогда  не менее важным  был  для меня вопрос  о связи
символов бессознательного с христианскими символами,  а  также  с  символами
других  религий.  Христианское наследие, как я считаю, занимает  центральное
место   в  духовной  жизни   западного  человека.   Оно  требует  некоторого
пересмотра,  соответственно духу времени,  но оно существует вне времени,  и
духовный мир человека  без него был бы  не полон. Я старался  показать это в
своих  работах. Я дал  собственную, психологическую интерпретацию  догмата о
Троице, а также  некоторых литературных текстов, в которых я  нашел аналогии
видениям  Зосимы  из  Панополиса. Попытка  осмыслить  христианство  в  свете
аналитической психологии в  конце концов привела  меня к проблеме Христа как
психологического  феномена.  Уже в  1944  году в "Психологии  и  алхимии"  я
попытался  проследить сходство между образом Христа и  центральным  понятием
алхимии - ляписом.
     В 1939  году  я организовал семинар  по "Exercitia Spiritualia" Игнатия
Лойолы. Тогда  же у меня накапливался материал для "Психологии  и  алхимии".
Однажды  ночью я  проснулся и  увидел  в изножье  кровати  ярко  светившееся
распятие; не  совсем  обычного  размера,  но очень  отчетливое,  причем тело
Христа казалось как бы отлитым из зеленоватого золота. Видение потрясло меня
своей  изумительной красотой  и в  то же время  испугало,  хотя сами по себе
видения для меня дело обычное: мне часто наяву видятся живые и яркие образы,
как это бывает при гипнозе.
     Я тогда размышлял над  "Anima Christi", одной из медитаций "Exercitia".
И  видение послужило как бы напоминанием, о  том  что я забыл  об  аналогиях
"aurum non vulge"  (необычное  золото) и "viriditas" (зеленое). Догадавшись,
что оно связано  с основными символами алхимии и что мне явился  своего рода
Христос алхимиков, я несколько успокоился.