ли   когда-нибудь  могло  быть  постигнуто  или  освещено   сознанием.  Душа
примитивного   человека  и  души  животных  пограничны,  ведь  в  пещерах  в
древности, прежде чем их заняли люди, жили животные.
     Именно тогда мне стало совершенно  ясно, насколько велика разница между
нашими  с Фрейдом  духовными  установками.  Я рос в  исторической  атмосфере
Базеля конца  прошлого  века и благодаря  моему интересу к философии кое-что
знал  из  истории  психологии.  Размышляя  над  сновидениями  и  содержанием
бессознательного,  я  неизбежно  обращался  к  историческим  аналогиям, а  в
студенческие годы  часто  заглядывал в старый философский словарь Круга. Мне
были лучше знакомы философы XVIII века и частично XIX. Их мир  и сформировал
атмосферу  верхнего  этажа.  Для Фрейда же, как я  считал, история  развития
мысли начиналась с Бюхнера, Молешотта, Дюбуа-Реймона и Дарвина.
     Если судить по моему сну,  то, помимо собственно сознания, существовало
еще несколько нижних уровней: необитаемый "средневековый" первый этаж, затем
"римский"  подвал  и,   наконец,   доисторическая   пещера.  Это  были  вехи
сознательной истории человечества  и  вехи в истории развития  человеческого
сознания.
     В дни, предшествовавшие  сну, я о  многом размышлял, мучительно пытаясь
понять,  каковы  предпосылки  фрейдовской психологии  и  каким  образом  она
соотносится с  другими категориями мышления. Как  теория  Фрейда, при  своем
крайнем   персонализме,  выглядит  в  свете  универсальных  понятий?   Ответ
содержался в моем сне. Основные  положения культурной истории представлены в
нем   в  виде  уровней  сознания:  снизу  вверх.  Мой  сон,  таким  образом,
представлял собой структурную диаграмму  человеческого сознания, выстроенную
на обратных  Фрейду  безличных основаниях. Эта идея стала в  каком-то 
смысле
"it  clicked" (наиболее подходящей. -  англ.), как говорят англичане. 
Образы
сна не оставляли меня и в дальнейшем. Я не понимал как, но они утвердились в
моем  сознании.   Здесь   впервые   четко  высветилась  идея  "коллективного
бессознательного"  (то,  что  я принял  за  останки  примитивной  культуры),
составляющая a priori основу  индивидуальной психики. Много позже, имея  уже
немалый  опыт и более глубокие знания, я увидел здесь инстинктивные  формы -
архетипы.
     Я  никогда  не  соглашался  с Фрейдом  в  том,  что  сон  -  это  некий
заслоняющий смысл "фасад" - когда смысл существует, но  он будто  бы нарочно
скрыт  от сознания. Мне кажется, что природа сна не таит в себе  намеренного
обмана, в ней нечто  выражается возможным и наиболее удобным для нее образом
-  так  же как  растение растет или  животное ищет пищу. В этом нет  желания
обмануть нас, но мы сами можем обмануться, если будем слепы. Можно слушать и
не  слышать,  если заткнуть уши, но  это не значит, что  наши уши  намеренно
обманывают нас. Задолго до того, как я узнал  Фрейда, бессознательное и сны,
непосредственно его выражающие,  казались  мне  естественными процессами,  в
которых  нет  ничего  произвольного  и  тем   более  намеренно  вводящего  в
заблуждение. Нет причин предполагать, что  существует  некое бессознательное
природное  коварство,  по  аналогии  с  коварством  сознательным.  Напротив,
житейский опыт  свидетельствует, насколько бессознательное  противится  этим
сознательным влечениям.
     Сновидение  о  доме  имело  необычные  последствия:   я  вновь  увлекся
археологией. По  возвращении в Цюрих я прочел несколько  книг по мифологии и
вавилонским раскопкам. Тогда  мне попалась на глаза книга  Фридриха Крейцера
"Мифы и символы древности", она  сыграла роль искры попавшей в сухую солому!
Я  с  лихорадочным  интересом  перелопатил горы мифологического  и  научного
материала и в  конце  концов совершенно  запутался. Моя  беспомощность  была
сродни  той, которую я в  свое  время испытывал  в клинике, когда  стремился
проникнуть  в смысл психического расстройства. Я чувствовал  себя так, будто
находился в воображаемом сумасшедшем доме, пытаясь "лечить"  всех кентавров,
нимф, богов  и богинь  из книги Крейцера. Тем  не  менее я не мог не уловить
связи между античной мифологией и психологией  примитивных  народов, которой
позже  и  стал заниматься. Работы Фрейда  в  этой же области  несколько меня
озадачили,  поскольку  я  уже знал,  до  какой степени его  теория подавляет
собственно факты.
     Тогда  же   я   наткнулся  на  работу,  описывающую  фантазии   молодой
американки,  некой   мисс   Миллер.  Материал  был  опубликован  в  "Архивах
психологии"  (Женева) моим уважаемым другом Теодором  Флурнуа.  Меня поразил
мифологический   характер   этих  фантазий,   которые   стали   своего  рода
катализатором  для моих  беспорядочных умозаключений. Так  постепенно начала
складываться книга  "Метаморфозы и символы либидо". Пока шла работа над ней,
я  увидел  сон,  предрекавший  будущий  разрыв  с  Фрейдом.  События  в  нем
происходили в горной местности на границе Австрии и Швейцарии. В  сумерках я
увидел пожилого  человека  в форме австрийских  имперских таможенников.  Он,
немного сутулясь, миновал меня молча, даже не взглянув  в мою сторону. В нем
было  что-то  гнетущее,  он казался  расстроенным и раздраженным. Тут были и
другие люди, и кто-то сказал мне, что этот старик - лишь призрак таможенного
чиновника, сам  же  он  умер много лет назад. -  "Он из тех,  кто  не  может
умереть".
     Так выглядела первая часть сна.
     Я  стал  его  анализировать,  уловив в  слове  "таможня"  ассоциацию  с
"цензурой".  "Граница"  могла  означать,  с  одной  стороны,  границу  между
сознанием  и  бессознательным,  с другой  же - наши с  Фрейдом  расхождения.