утратила с ней всякий контакт.
     Эта дама  владела несколькими  скаковыми лошадьми.  Увлечение  верховой
ездой  поглощало ее полностью. И вот  в какой-то  момент она обнаружила, что
лошади  под ней начинают нервничать,  даже ее любимец однажды  сбросил ее. В
итоге ей  пришлось отказаться  от верховой езды.  Привязанность к собакам не
принесла ей  облегчения. У  нее  был замечательный  волкодав,  которого  она
просто обожала. И снова  удар судьбы: именно эту собаку разбил паралич.  Это
стало последней каплей: она  почувствовала, что "морально разбита"; ей нужно
было  кому-то исповедаться, и  она пришла ко мне. Она  была убийцей,  но  не
только: она стала и  самоубийцей, потому что тот, кто совершил преступление,
разрушает и свою душу. Убийца судит  себя сам. Когда преступление, раскрыто,
преступник несет  наказание  согласно  закону.  Если  преступление  осталось
тайной  и человек совершил  его без  нравственных  колебаний,  наказание все
равно настигнет его,  о  чем  и  свидетельствует этот  случай, - просто  оно
придет  днем  позже.  Нередко  бывает,  что  животные  и  растения  знают  о
преступлении.
     Из-за убийства от этой женщины отвернулись даже ее животные. Не в силах
вынести одиночества, в  котором  она  оказалась, эта  женщина, чтобы  как-то
справиться с  ним,  сделала меня  своим  исповедником. Она  искала  человека
нейтрального, без предрассудков,  который не был бы убийцей, кому она  могла
бы признаться и  тем  самым  восстановить утраченную  связь  с  людьми.  Она
нуждалась  во  враче  больше,  нежели  в  священнике,  испытывая страх,  что
последний  выслушает  ее  из  чувства долга,  но  в душе  вынесет  моральный
приговор.  Она  видела,  что люди  и  животные отвернулись  от  нее,  и была
настолько подавлена, что не могла более выносить это проклятие.
     Я  так  и не узнал,  кто она, и даже  не  знаю, правдива ли ее история.
Временами вспоминая об  этом,  я размышлял, что с  ней стало,  ведь на нашей
встрече история  не закончилась. Возможно, она покончила  с собой.  Не  могу
себе представить, что можно жить дальше в таком предельном одиночестве.

     Клинические  диагнозы  важны, поскольку  каким-то  образом  ориентируют
врача, но помочь пациенту они не могут. Все зависит от "истории" последнего,
ибо только она способна выявить внутренние причины человеческого поведения и
человеческих  страданий  и только  она  открывает  возможность  эффективного
лечения.  Вот  еще  один  случай,  который  служит  достаточно  убедительным
доказательством.
     Речь идет об одной  75-летней пациентке, которая с 40  лет находилась в
клинике.  Не   осталось  уже  никого,   кто  бы  мог  вспомнить,  при  каких
обстоятельствах она сюда попала. Все, кто был при этом, умерли, лишь старшая
сестра,  которая работала здесь 35 лет, что-то смутно припоминала.  Старушка
не могла говорить и  ела  исключительно полужидкую и протертую  пишу, причем
ела руками - из  ладошки.  Иногда она  тратила почти два  часа на то,  чтобы
выпить  чашку  молока. Во  время  еды  ее руки  как-то  странно  и  ритмично
двигались,  смысл  этих  движений был  абсолютно неясен.  Я был поражен тем,
насколько разрушительно сказалась на ней болезнь, но объяснить этого не мог.
На лекциях в клинике ее  обычно представляли как пример кататонической формы
dementia рrаесох, но мне это ничего не говорило. Этот диагноз никоим образом
не проливал свет на смысл и происхождение ее странных жестов.
     Мои впечатления  от этого случая характеризуют  мой взгляд на тогдашнюю
психиатрию.  Став  ассистентом,  я совершенно  не  представлял, зачем вообще
нужна психиатрия. Мне было крайне неловко рядом с моим научным руководителем
и коллегами, которые, казалось, ни в чем не сомневались, тогда как я блуждал
в  потемках.  Главную  задачу  психиатрии  я  видел  в  объяснении  явлений,
происходивших  в сознании больного, явлений, о которых я еще ничего не знал.
Выходило, что я занимаюсь делом, смысла которого мне не дано постичь.
     Однажды,  во  время  вечернего  обхода,  я  вновь  обратил  внимание на
старушку с загадочными жестами и вновь спросил себя: "Что бы это значило?" Я
зашел к старшей сестре и постарался выяснить, всегда  ли пациентка  так вела
себя. "Да,  -  отвечала  та,  -  но  моя  предшественница  рассказывала, что
когда-то  эта  старушка воображала  себя  сапожником".  Я  вновь  перелистал
пожелтевшую  историю  ее болезни  и действительно нашел  там  подтверждающую
запись. Раньше сапожники зажимали обувь между коленями и тянули дратву через
кожу именно  такими движениями. (Даже  сегодня можно увидеть, как это делают
деревенские сапожники.)  Вскоре старушка умерла  и на похоронах я увидел  ее
старшего брата.  "Как заболела ваша сестра?" - спросил я его. Он  рассказал,
что  в молодости  она  была влюблена в сапожника,  и когда тот  по  какой-то
причине не захотел на ней жениться, она "свихнулась". И до конца  своих дней
она повторяла движения сапожника, чтобы продлить свою связь с возлюбленным.
     Именно  тогда  у меня  появились  первые  подозрения  о психологических
предпосылках так называемой dementia рrаесох, и я все свое внимание направил
на выяснение смысловой обусловленности психозов.

     Мне вспоминается другая пациентка, история которой прояснила  для  меня
значение психологических  причин  психоза  и  прежде  всего  "бессмысленных"
галлюцинаций.  Тогда   же  я  впервые  стал  понимать  "бессмысленный"  язык
шизофреников.  Речь идет  о  Бабетте  3.,  историю  которой  я  уже  однажды
описывал. В 1908 году в Цюрихе я делал доклад об этом.
     Больная жила раньше в  старой части города, в узком и грязном переулке.
Она  росла в нищете. Ее сестра была проституткой,  отец - алкоголиком. В  39
лет  Бабетта заболела  параноидной  формой  dementia  рrаесох с  характерной