день. После кофе я обычно спокойно  и неторопливо  шел к  пароходу,  который
отвозил меня к подножию тех самых гор с пылающими ледниковыми вершинами.
     Многие десятилетия этот  образ вставал у меня  перед  глазами,  когда я
уставал от  работы и  пытался немного рассеяться.  В реальной жизни я обещал
себе это великолепие снова и снова, но не смог сдержать обещания.

     После этого первого  сознательного путешествия  последовало второе, год
или  два  спустя.  Отец отдыхал в Захсельне, и я навестил его; он рассказал,
что  подружился  там   с  католическим  священником.   Это   показалось  мне
исключительно мужественным поступком, и втайне я восхищался храбростью отца.
Тогда же я побывал во Флюэ, в  убежище  св. брата Клауса, где находились его
мощи.  Меня очень интересовало, откуда католики узнали,  что он  был святым.
Может  быть, он  все еще бродил  где-то поблизости и сообщил об  этом людям?
Genius loci  (дух места. - лат.) подействовал на меня так сильно, что я 
смог
не только  представить саму возможность жизни, столь беззаветно  посвященной
Богу,  но даже,  не без внутреннего  содрогания, понять ее.  Однако  у  меня
возник еще один вопрос: как жена и дети могли терпеть такого  святого мужа и
отца, ведь именно  слабости моего  отца были  источником моей любви к  нему?
Ответа у меня не было. "Да, - рассуждал я мысленно, - кому под силу  жить со
святым?   Наверное,  он  сам  понял,  что  это  невозможно,  и  потому  стал
отшельником. Однако  келья  его  находилась недалеко  от дома,  - эта  мысль
показалась мне удачной. Очень разумно в одном  доме иметь семью,  а жить  на
некотором расстоянии в хижине, с грудой книг и письменным столом. Я жарил бы
каштаны  и  готовил  на  очаге  суп, поставив  его на треножник.  Как святой
отшельник,  я мог бы  больше не ходить в церковь,  зато  имел бы свою личную
часовню.
     В задумчивости я поднялся на  холм и уже собирался возвращаться,  когда
слева  появилась  тоненькая  девичья  фигурка, в  местном  наряде. Эта  была
девушка, приблизительно  моего  возраста,  с  миловидным  лицом  и  голубыми
глазами.  Мы вместе спустились в долину - так, будто это было для меня самым
обычным делом. Прежде я не знал никаких других девушек, кроме моих кузин,  и
смущался,  не зная,  как с  ней  говорить. Запинаясь, я начал объяснять, что
приехал сюда на  несколько дней  отдохнуть,  что учусь в гимназии в Базеле и
хочу потом поступить в университет. Когда я  говорил, мною овладело странное
чувство  "предопределенности"  этой встречи.  "Она появилась именно  в  этот
момент,  -  думал я про себя, - и идет со мной так естественно, как будто мы
принадлежим  друг другу". Взглянув в ее сторону,  я увидел на  ее лице смесь
испуга  и  восхищения  и смутился. Неужели  это  судьба? Или наша встреча  -
простая  случайность? Крестьянская девушка - возможно ли это? Она католичка,
но,  может  быть,  посещает того самого духовника, с которым подружился  мой
отец? Она понятия не имеет, кто я, и мы, конечно, не сможем беседовать с ней
о Шопенгауэре и отрицании  Воли. Но ведь в ней нет  ничего  зловещего. Может
быть, ее духовник не похож на того иезуита - моего "черного человека". И все
же я не  мог  открыть ей, что мой отец  -  лютеранский пастор,  это могло ее
испугать или смутить. А говорить  с  ней о философии  или  дьяволе,  который
значит гораздо больше, чем  Фауст, хотя Гете и  сделал из него  простака,  -
было совершенно  невозможно.  Она ведь еще  обитает  в  уже  далекой от меня
счастливой стране неведения,  тогда как я уже  познал реальность, во всей ее
жестокости  и великолепии. По силам ли ей  такое вынести! Между  нами стояла
непроницаемая стена.
     Несколько огорченный я направил беседу  в менее опасное  русло: идет ли
она в Захсельн, согласна ли, что погода чудесная и пейзаж прекрасен и т. д.
     На  первый  взгляд  эта  случайная  встреча  не  могла  иметь  никакого
значения, но  внутренний  смысл ее был  таков, что я размышлял  о  ней много
дней, и она  навсегда осталась в моей памяти.  В то  время я был  еще  в том
детском   состоянии,   когда   жизнь   состоит   из  отдельных,  разобщенных
впечатлений.  Как  мог  я  угадать нити судьбы,  связавшие  брата  Клауса  и
хорошенькую девушку?

     Все  это  время  меня   раздирали   противоречивые  мысли.   Во-первых,
Шопенгауэр и христианство никак не  складывались в единое целое,  во-вторых,
мой "номер 1" желал освободиться  от тягостной  меланхолии "номера 2", тогда
как "второму" бывало тяжело вспоминать о "первом". Из этого противоборства и
возникла  моя первая систематическая фантазия. Она развивалась постепенно, и
у  истоков   ее,  насколько   я  помню,  стояло  впечатление,  глубоко  меня
взволновавшее.
     Однажды  северо-западный  ветер поднял на Рейне волны.  Я шел  в  школу
вдоль реки и  внезапно увидел  приближающийся с севера корабль, нижний парус
его  главной мачты развевался  по ветру. Это было нечто совершенно новое для
меня - парусный корабль на Рейне! Мое воображение расправило крылья. Если бы
не  было этой бурной реки, а весь Эльзас превратился в  озеро, У нас были бы
парусники и большие  пароходы. Базель  стал бы портовым  городом, и вся наша
жизнь походила бы на жизнь у моря. Тогда все выглядело бы иначе - наша жизнь
проходила бы в другом  времени и другом мире,  где нет гимназии, нет долгого
пути  в  школу.  Себя в  этом  мире я  видел  уже  взрослым, самостоятельным
человеком.  Над  озером поднимался бы скалистый холм,  соединенный с берегом
узким перешейком, который пересекал  бы широкий канал с  деревянным  мостом,
ведущим к воротам  с башнями по  бокам. За воротами открывался  бы маленький
средневековый  город  с домами,  разбросанными на  склонах  холма. На  скале