Несвобода всегда тяготила меня. Нередко  я чувствовал  себя  так, будто
нахожусь на поле битвы. Я не могу - да, я  не могу остановиться! Вот пал мой
друг, но я должен идти вперед, - "и с позором насилье вырывает наше сердце".
Я остался бы с тобой, я люблю тебя, но я не могу остаться! Есть в этом нечто
разрывающее сердце.  И я сам  - жертва, потому что  я не  могу остаться. 
 Но
демон  все  устраивает, и благословенная непоследовательность определяет  то
очевидное  противоречие,  согласно  которому  я,  будучи "неверен",  остаюсь
верным в последнем, конечном смысле.
     Наверное, я мог  бы  сказать о  себе, что нуждаюсь в  людях больше, чем
другие и в то же время менее других. Там, где на сцене появляется мой демон,
раздвоенность вынуждает меня быть и слишком близко, и слишком далеко. Только
тогда, когда он молчит, я пребываю в счастливой умеренности.
     Демон творчества преследовал  меня неумолимо  и  безжалостно.  Когда  я
занимался чем-то заурядным, это  длилось  обычно очень недолго  (правда,  не
всегда  и  не  везде).  Думаю,  что отчасти  этим  объясняется  моя  крайняя
консервативность. Я набиваю трубку табаком  из табакерки моего деда и до сих
пор храню его альпеншток  из рога серны - он привез его из Понтрезины, одним
из первых посетив этот открывшийся тогда курорт.
     Я доволен тем, как прошла моя жизнь. Она была щедрой и дала мне многое.
Можно ли  ожидать  большего?  Со мной случалось, как  правило, не то, чего я
ожидал  и на что рассчитывал. Многое  сложилось бы иначе, если бы сам  я был
иным. Но случилось то, что должно  было  случиться, потому  что  я -  это я.
Многое из задуманного  осуществилось, хотя не всегда это  было к лучшему. Но
все, что  происходило, происходило  самым  естественным  образом,  как  того
хотела судьба. Я сожалею о многих совершенных из-за  упрямства глупостях, но
без него  я не  достиг  бы своей  цели.  Потому мне и  жаль,  и  не  жаль. Я
обманывался  в людях и обманывался  в самом  себе.  Люди помогли  мне узнать
удивительные  вещи,  сам же я  достиг большего,  чем ожидал.  Я не пришел  к
какому бы то ни было, окончательному выводу - не  могу до конца объяснить ни
человеческую жизнь, ни  самого человека.  Чем  я  делался старше, тем меньше
понимал, тем меньше знал самого себя.
     Я удивлен, я разочарован и я доволен собой. Я несчастен, подавлен и я с
надеждой смотрю в будущее. Я - все это вместе, и мне не под силу сложить это
воедино. Я не способен объяснить  конечную  пользу или бесполезность; мне не
дано понять, в чем моя ценность  и в чем ценность моей жизни. Я ни  в чем не
уверен.  У меня  нет определенных убеждений в отношении чего бы то  ни было,
нет и абсолютной уверенности.  Я знаю только, что я родился и что существую,
что меня несет  этот  поток.  Я  не могу  знать,  почему это так. И  все же,
несмотря   на    всю   неуверенность,   я   чувствую   некую   прочность   и
последовательность в своем самостоянии и в своем бытии.
     Мир, в который мы пришли, не только грубый и жестокий, но и божественно
прекрасный.  Что  берет  верх  -  смысл  или  бессмысленность  - зависит  от
темперамента. Если бессмысленность, то жизнь чем дальше, тем больше начинает
постепенно терять всякое значение. Но мне кажется, это не так. Возможно, как
всегда бывает с метафизическими вопросами, правда и там, и там: в жизни есть
и то и другое - и смысл и бессмысленность, жизнь имеет смысл, и жизнь смысла
не имеет. Я хочу надеяться, что смысл выиграет эту битву.
     Как сказал Лао-Цзы:  "Все освещено кругом, только  я  один погружен  во
мрак", -  именно  это я  чувствую  сейчас, на вершине  своих лет.  Лао-Цзы -
пример человека высочайшего прозрения, он познал цену всему  и в конце жизни
вернулся к самому себе  -  к вечной непознаваемой сущности. Архетип старого,
все повидавшего  человека  вечен.  Он возникает  на  любой  ступени развития
интеллекта, и  черты  его всегда  неизменны -  и у старого крестьянина,  и у
великого философа Лао-Цзы. Это старость и это предел. Но окружающий меня мир
все так же переполняет меня: растения и животные,  облака и день  с ночью, и
самая вечность, заключенная в человеке. Чем больше во мне неуверенности, тем
острее  я  ощущаю родство со  всем, что есть вокруг. Теперь мне кажется, что
отчуждение,  которое так долго  разделяло  меня с  миром,  обратилось в меня
самого,  в мой внутренний мир, и я вдруг открыл, что никогда  не знал самого
себя.