проконсультироваться со  мной по  проблемам семейной  психологии.  Я уже был
готов прочитать ему  длинную  лекцию о  сложностях брака,  но в этот  момент
проснулся. Сразу я не сумел правильно понять и объяснить этот сон, поскольку
мне  даже  в  голову не приходило, что  он  может  предвещать близкую смерть
матери. Мне это стало понятно лишь тогда, когда она внезапно умерла в январе
1923 года.
     Брак  моих родителей был несчастливым, полным испытаний  и  горестей. И
отец,  и  мать - оба  -  совершали  множество ошибок,  типичных  в  подобных
ситуациях. Увидев этот  сон, я мог предугадать смерть матери: отец  появился
после 26 лет  отсутствия, желая узнать у  психолога о  новейших  достижениях
семейной психологии потому, что  ему в скором времени предстояло вернуться к
этой проблеме. Видимо, там,  в вечности,  он был лишен  возможности получить
новое  знание  и  не стал  лучше  разбираться в  этих вопросах,  поэтому ему
пришлось обратиться за помощью к кому-то из живущих, чтобы в свете последних
обстоятельств определить собственную точку зрения.
     Таков был смысл сна. Безусловно, я мог узнать и гораздо больше, но меня
прежде  всего занимало,  почему  отец  приснился мне  перед смертью  матери,
смертью, которую я не смог  предвидеть?  Сон  явно указывал мне на  отца,  к
которому я со временем стал испытывать все более глубокую симпатию.
     Бессознательное,    по    причине    своей    пространственно-временной
относительности,   владеет  гораздо   лучшими  источниками  информации,  чем
сознание - последнее  лишь  направляет наше смысловое восприятие,  тогда как
свои мифы о жизни после смерти  мы умеем создавать благодаря немногим скупым
намекам   из    наших   сновидений   и   подобных   спонтанных    проявлений
бессознательного. Как я уже отмечал, мифам не стоит придавать какую бы то ни
было  познавательную   ценность,  и   уж  совсем   не   следует  считать  их
доказательствами.   Тем  не   менее,  они  могут  явиться   основанием   для
мифологической амплификации, открывая  перед исследователем возможности  для
живого творчества. Уберите этот промежуточный мифологический мир фантазий, и
дух  станет  добычей  закостеневших  доктринерских  предрассудков. С  другой
стороны, уделяя слишком много внимания этим мифологическим образованиям,  мы
рискуем  посеять  сомнение и соблазн в умах слабых и  внушаемых,  склонных к
фантастическому гипостазированию.
     Один  из наиболее широко  распространенных  мифов  о потустороннем мире
возник благодаря идеям и представлениям о реинкарнации.
     В  одной стране, чья  духовная культура очень сложна и гораздо древнее,
чем наша  (речь, разумеется,  об Индии), мысль  о переселении  душ  является
столь же естественной, как наши представления о Творце, или Spiritus rector.
Образованным  индусам известно, что  мы их точку  зрения не разделяем, но их
это нимало не волнует. Своеобразие восточной мудрости заключается в том, что
последовательность  рождений  и   смертей  бесконечна  и,  подобно   вечному
круговращению, не имеет цели. Мы живем, достигаем какого-то знания, умираем,
и все начинается сначала. Только с  именем Будды связана идея славной цели -
преодоления земного существования.
     Мифологическая    потребность     западного    человека     обусловлена
эволюционистским мировоззрением с обязательными понятиями начала и 
цели. Ему
чужда идея пути, имеющего начало  и конец, но не имеющего цели, точно так же
он отвергает представление о  статическом,  замкнутом,  вечном  круговороте.
Восточный   человек,  напротив,  склонен  примириться  с  этой   идеей.  Но,
по-видимому, и  на  Востоке  нет всеобщего  консенсуса  в  представлениях об
устройстве Вселенной, так же как  до сих пор нет согласия по этому поводу  и
среди астрономов.  Саму идею бессмысленной  неподвижности  западный  человек
отвергает с ходу, во всем он должен видеть какой-то смысл. Восточный человек
не  нуждается в подобном  допущении, скорее он  сам воплощает  в  себе  этот
смысл. Там, где  западный  человек  стремится  осмыслить этот  мир,  человек
восточный  находит  смысл  в  себе  самом,  отрешаясь  от  иллюзий  мирского
существования.
     Я думаю,  что правы  оба.  Западный человек, похоже, в  большей степени
экстравертирован, восточный же, наоборот - скорее интроверт.
     Первый видит смысл вне себя, проецируя его  на объекты,  второй ощущает
его в себе самом. Но смысл существует как извне, так и внутри нас.
     Идею  перерождения  невозможно отделить от  того, что  называют кармой.
Здесь  существо  проблемы  в  том,  есть  ли  у  человека  его  собственная,
индивидуальная карма? Если это так, тогда человек входит в жизнь с некоторой
предопределенностью, воплощая  в себе исход всех предыдущих жизней, он звено
в какой-то бесконечно меняющейся непрерывной череде, в каком-то персональном
континууме.  В  противном  случае,  если  человеку  с  рождения  дана  некая
безличная карма, его новые воплощения никак не связаны между собой.
     Ученики  дважды  спрашивали Будду: безлична  ли человеческая карма? Оба
раза он  уходил от ответа:  ведь знание не  дает возможности освободиться от
иллюзии  бытия. Будда  видел  гораздо больше  пользы для  своих  учеников  в
медитациях о цепи нирваны: о рождении, жизни, старости и смерти, о  причинах
человеческих страданий.
     У меня нет ответа на этот вопрос, я не знаю, что  такое моя карма - или
она следствие предыдущих  моих жизней,  или я только наследую своим предкам,
воплощая их жизни. Жил ли я уже однажды и  чего  достиг в  той  жизни,  если
сейчас я только  пытаюсь  найти  какие-то  решения? Не знаю.  Будда  оставил
вопрос открытым, и мне хочется думать, что он сам не был уверен в ответе.
     Я вполне могу  представить,  что уже жил раньше и что тогда передо мной