с  культом  Деметры. Обычно  в  них видели источник  жизни и  созидания.], -
фигурка,  завернутая  в  плащ, она  имела  так  называемый  "kista"  - запас
жизненной силы в виде  продолговатого черного камня.  Но эта связь открылась
мне много позже. Ребенком я  совершал ритуал также,  как, по моим позднейшим
наблюдениям, это делали африканские аборигены; они тоже сперва что-то делали
и лишь потом осознавали, что же это было.


        ¶Школа§


        ¶I§

     В одиннадцать  лет меня отправили учиться  в базельскую гимназию, и это
значило  довольно  много.  Меня  разлучили с  деревенскими товарищами,  и  я
оказался  в  "большом  мире",  заполненном  "большими  людьми",  куда  более
влиятельными, чем мой  отец;  они жили в великолепных  домах,  разъезжали  в
дорогих каретах, запряженных чудесными  лошадьми,  изысканно  объяснялись на
немецком и французском.  Их хорошо  одетые  сыновья с прекрасными манерами и
обилием карманных  денег стали моими школьными  товарищами.  С  удивлением и
тайной завистью я слушал их  рассказы о каникулах, проведенных в Альпах. Они
побывали там,  среди тех самых пылающих горных вершин близ Цюриха,  они даже
побывали на море - последнее меня совершенно ошеломило. Я взирал на них так,
будто они были существами из другого мира, их окружал ореол  недостижимости,
"пылающих  горных вершин", далекого и невообразимого моря.  Тогда я  впервые
осознал, что мы бедны,  что мой отец - бедный  деревенский священник, а  я -
еще  более бедный сын священника,  у меня  дырявые  туфли и я по шесть часов
кряду  сижу в школе в мокрых носках. Я увидел своих родителей в другом свете
и  стал понимать  их заботы и  беспокойство. Особенно я сочувствовал отцу, и
что  удивительно - гораздо меньше матери.  Она всегда казалась  мне сильнее.
Тем не менее, когда отец давал выход своему раздражению, я всегда становился
на ее сторону.  Необходимость такого выбора  не лучшим образом отразилась на
моем характере.  Я  взял на  себя роль  высшего судьи, который nolens-volens
должен  был  рассудить  родителей.  Это  сделало  меня  в некоторой  степени
высокомерным, но в то же время моя неуверенность в себе возрастала.
     Мне было  девять лет, когда родилась моя сестра.  Отец был взволнован и
обрадован.  "Сегодня у тебя появилась маленькая сестренка", - сказал он мне,
и я был  крайне удивлен, поскольку ничего не заметил. Я не придавал значения
тому,   что  мать  подолгу  оставалась  в  постели,  иначе  я  счел  бы  это
непростительной слабостью.  Отец подвел меня к материнской  кровати,  и  она
протянула  мне маленькое  создание, вид  которого  меня  ужасно разочаровал:
красное, сморщенное,  как  у старушки, личико,  закрытые  глаза.  "Наверное,
такая  же  слепая,  как  новорожденный щенок",  -  подумал  я. Мне  показали
несколько длинных  красных  волосинок  у  нее  на спине. Может она  вырастет
обезьянкой? Я был  расстроен и не знал, как  к этому отнестись. Неужели  так
выглядят  новорожденные  дети?  Они  пробормотали  что-то об аисте,  который
принес ребенка. А как насчет щенков или котят? Сколько раз аисту пришлось бы
летать взад и вперед, прежде чем он собрал бы весь помет? А как же коровы? Я
не  мог вообразить, как  аист умудрился бы принести в клюве целого  теленка.
Эта история явно принадлежала  к  одному из тех обманов,  которыми меня  все
время потчевали. Я был уверен в этом.  Они еще раз сделали что-то такое, что
мне не следует, не положено знать.
     Неожиданное появление сестры  оставило  у  меня  в душе смутный  осадок
недоверия, которое обострило мое любопытство и наблюдательность. Появившиеся
впоследствии странности в поведении матери укрепили меня в подозрении, что с
этим рождением было связано что-то  печальное. В остальном же это не слишком
меня беспокоило,  хотя, возможно, каким-то образом отразилось на переживании
другого события, произошедшего год спустя.
     У матери была досадная привычка давать мне разнообразные добрые советы,
когда  я  отправлялся  куда-нибудь   в  гости.  В  этих  случаях  я  надевал
праздничный  костюм  и  до блеска  чистил  туфли. Я  сознавал  всю  важность
момента, и  мне  казалось  унизительным,  что люди на  улице слышали  все те
позорные для меня реплики,  которые мать выкрикивала мне вслед: "И не забудь
передать  им  привет от папы  и мамы, и вытри нос - платок  у тебя  есть? Ты
вымыл  руки?" и т. д. Меня задевала эта очевидная  несправедливость: чувство
собственной  неполноценности,  неотделимое от тщеславия, было таким  образом
выставлено  напоказ, тогда как я изо  всех сил  старался казаться уверенным.
Идя в гости, я был  важен и полон достоинства  - как  всегда, когда в будний
день надевал  праздничный костюм. Но все  менялось, как  только  передо мной
возникал  дом, куда  я  шел.  Мной  овладевало ощущение некой избранности  и
превосходства  его  обитателей.  Я  боялся  их  и  от   чувства  собственной
ничтожности  готов был провалиться сквозь землю. С  этим чувством я звонил в
дверь. Дверной колокольчик  звучал  в  моих ушах  похоронным  звоном. Я  был
труслив  и робок, как  побитая  собака. Еще хуже,  если  мать  успевала 
меня
заранее "подготовить". "Мои ботинки грязны и руки тоже; у меня нет  платка и
шея  черна  от грязи". Из  чувства  противоречия  я не  передавал привет  от
родителей,  был  чересчур пуглив и упрям. Когда становилось  совсем плохо, я
вспоминал о тайном сокровище на чердаке и это помогало восстановить душевное
равновесие, я думал  о  себе как о "другом  человеке" -  человеке, владеющем