представлял собой действительно "чудо интеллигентности". У Эйнштейна отношение 
к 
науке было также очень эмоциональным, но если бы Эйнштейна спросили, не 
вызывают 
ли у него перевороты в науке мыслей о собственной жизни и смерти, он ответил бы,
 
вероятно, что такие мысли у него вообще не появляются. Примерно так он отвечал 
на некоторые аналогичные вопросы. У Эйнштейна "надличное" не только заполняло 
сознание, но заставляло мысль парить на таких высотах, от куда собственная 
жизнь 
и собственная смерть уже казались несущественными.

157

Через год после Сольвеевского конгресса Эйнштейн покинул Прагу и вновь оказался 

в Цюрихе. В 1912 г. ему предложили занять кафедру теоретической физики в 
цюрихском Политехникуме, где он когда-то учился. Политехникум - федеральное 
учреждение - был несравним но научному уровню с Цюрихским университетом, 
подчиненным кантональному управлению. Федеральному правительству Швейцарии 
удалось уже давно сделать Политехникум одной из лучших высших школ Европы и, в 
частности, добиться высокого - не ниже, чем в университетах, - уровня 
преподавания физико-математических дисциплин. Материальная независимость, 
самостоятельная кафедра, сохранившиеся воспоминания о Цюрихе - может быть, эти 
мотивы не были решающими для Эйнштейна, но они были решающими для Милевы. Она 
давно рвалась обратно в Швейцарию.

Уезжая из Праги, Эйнштейн забыл написать заявление в Вену, и его уход остался 
неоформленным, что очень тревожило каких-то чиновников министерства просвещения.
 
Через несколько лет Эйнштейн узнал об их тревогах и поспешил выполнить все, что 

требовалось.

В Цюрихе Эйнштейна с нетерпением ждали не только в Политехникуме. Его ждали 
старые друзья, особенно Марсель Гроссман. Эйнштейн тоже хотел встретиться со 
старым другом. Он и теперь искал его помощи. Эйнштейн и Гроссман вспомнили, как 

двенадцать с лишним лет тому назад Гроссман избавлял своего друга от 
необходимости посещать лекции по математике. Сейчас эта система давала плоды, 
которые тревожили Эйнштейна. Он знал теперь, что именно ему нужно среди 
различных разделов математики. Речь шла о проблемах кривизны линий и 
поверхностей. Пик в Праге указал Эйнштейну на некоторые понятия геометрии, 
которые могли помочь ему справиться с трудностями при дальнейшем обобщении 
теории относительности. Но этих указаний было недостаточно. Нужно было 
применить 
понятие кривизны не только к линиям и поверхностям, но и к трехмерному 
пространству и к четырехмерному пространству-времени. Помимо глубины и ясности 
геометрического мышления, помимо определенных физических задач, подсказывавших 
выбор математических приемов, для этого требовалась обширная и систематическая 
математическая подготовка.

Гроссман вступал с Эйнштейном в длительные беседы, вводил его в круг 
математических приемов, пригодных для решения новой физической задачи. Затем оп 

уже один углублялся в математические детали проблемы. Работа перемежалась, как 
в 
студенческие годы, спорами о значе-

158

нии физики и математики. Они оба понимали, что наступил период использования в 
физике таких разделов математики, которые возникли из потребности согласовать и 

обосновать "рабочие" разделы. Теперь любая, самая далекая, на первый взгляд, 
область математики могла оказаться "рабочей", и ограничиваться областями, уже 
получившими применение в физике, значило оставаться безоружным при разработке 
новых физических теорий.

Беседы с Гроссманом отражали существенный поворот во взаимоотношениях 
математики 
и физики. Мы знаем уже, что Эйнштейн различал в эволюции математики период, 
когда математика рассматривалась как полуэмпирическая наука, и следующий период,
 
когда она приобрела независимый от физики характер, вызвавший иллюзии 
априорного 
или условного происхождения математических положений. Третий период наступил, 
когда математика, не возвращаясь к примитивному эмпирическому представлению, 
выявила свою связь с физическим экспериментом, когда эксперименту суждено было 
решать вопрос о реальном существовании математических построений. Позже мы