учеников, но привело к знакомству с Морисом Соловином, уроженцем Румынии, 
приехавшим в Цюрих, поступившим в университет и желавшим углубить свои знания 
по 
физике. Первая беседа привела к последующим встречам и затем к тесной дружбе. 
Мы 
располагаем воспоминаниями Соловина и изданными им письмами Эйнштейна к нему 
[1].

1 Einstein A. Lettres a Maurice Solovine. Paris, 1956. Далее обозначается: 
Letties a Solovine, с указанием страницы.


Морис Соловин изучал в университете философию, литературу, греческую филологию, 

математику, физику, геологию и слушал лекции на медицинском факультете. Его 
интересовала теоретическая физика как средство для формировапия общего 
представления о природе. Когда Соловин пришел по объявлению, Эйнштейн встретил 
его в полутемном коридоре, и Соловин был поражен необычайным блеском больших 
глаз Эйнштейна. Первая беседа устано-


42 

вила общность взглядов и интересов. Встречи продолжались. Вместо уроков они 
вели 
длительные беседы. Вскоре к ним присоединился Конрад Габихт, приехавший в Берн, 

чтобы завершить свое математическое образование.

Обычно они встречались после работы и занятий, совершали прогулки или 
собирались 
на квартире у кого-нибудь, вела беседы а вместе много читали. Они прочитали 
некоторый философские сочинения Спинозы и Юма, новые книги Маха, Авенариуса и 
Пирсона, работу Ампера "Опыт философии науки", статьи Гельмгольца, знаменитую 
лекцию Римана "О гипотезах, лежащих в основании геометрии", математические 
трактаты Дедекинда и Клиффорда, "Науку и гипотезу" Пуанкаре и многое другое.

Вместе они прочитали также "Антигону" Софокла, "Андромаху" Расина, 
"Рождественские рассказы" Диккенса, "Дон-Кихот" Сервантеса и другие шедевры 
мировой литературы.

Многое из перечисленного было уже знакомо Эйнштейну и его друзьям, но их пленял 

обмен мыслями. Часто одна страница, одна фраза вызывала дискуссию, 
продолжавшуюся до глубокой ночи и в следующие дни. До приезда Милевы друзья 
обедали вместе. Обычно обед состоял из колбасы, сыра, фруктов и чая с медом. 
Уроки оплачивались плохо, их было мало, и Эйнштейн шутя говорил, что, может 
быть, было бы лучше ходить по дворам и играть на скрипке. Тем не менее они 
чувствовали себя счастливыми. Рассказывая об этих годах, Соловин вспоминает 
слова Эпикура: "Что может быть прекрасней веселой бедности".

Содружество существовало в течение трех лет. Они дали ему название "академия 
Олимпия".

Эйнштейн до конца жизни вспоминал об этом времени. В 1953 г. он написал 
Соловину:

"Бессмертной академии Олимпия.
В своей недолгой деятельности ты с детской радостью наслаждалась всем, что ясно 

и разумно. Мы создали тебя, чтобы потешиться над твоими громоздкими, старыми и 
чванными сестрами. До какой степени мы были правы, убедили меня годы 
внимательного наблюдения.
Все три твоих члена остались стойкими. Они немного одряхлели, и все же частица 
твоего чистого и животворного света еще освещает их одинокий жизненный путь, 
потому что ты ее состарилась вместе с ними, подобно салату, переросшему в ботву.

Тебе наша преданность и привязанность до последнего высокоученого вздоха.
Ныне только член-корреспондент А. 9. Принстон. 3. IV. 53 г." [2]

43

В этом сопоставлении академии Олимпия с ее "громоздкими, старыми и чванными 
сестрами" содержится не слишком веселый итог. После долгих лет общения с 
гелертерскими кругами мысль тянулась к веселой независимости бернских лет, к 
юношеским насмешкам над угрюмо чопорной респектабельностью этих кругов и, 
главное, к атмосфере "наслаждения всем, что ясно и разумно".

Оптимистический рационализм бернской среды имел, как мы увидим, 
непосредственную