возникшие препятствия. Впрочем, я ничего не знаю!
     Твое  приглашение  Мане приехать в  Париж, свалившись ей на  голову так
неожиданно,  взбудоражило  ее и  привело  в  еще большее  замешательство.  Я
чувствую,  как сильно ее  тянет к этому источнику  знаний,  и знаю, что  она
непрестанно  думает  о  нем. Но для  этого  теперешние обстоятельства не так
благоприятны, в особенности если Маня вернется не вполне здоровой, а тогда я
воспротивлюсь ее отъезду,  учитывая те  жестокие условия жизни, которые ждут
ее  зимой  в  Париже. Я не  говорю уж  о  всем  другом и не  считаюсь  с тем
обстоятельством, что  мне будет очень тяжело расстаться с ней, поскольку это
дело второстепенное. Вчера я  написал ей письмо  и постарался ободрить. Если
она останется в Париже  и  даже не найдет  уроков,  то  на год у меня хватит
куска хлеба и для нее, и для себя.
     С большой радостью узнал, что твой Казимеж ведет себя молодцом. Было бы
очень своеобразно, если бы вы обе приобрели себе по Казимежу!..

     Милый Склодовский! В глубине души он не очень хотел, чтобы его любимица
Манюша  отправилась гулять  по свету  наугад.  У него было  смутное  желание
чего-то, что удержало бы ее в Польше: хотя бы и брак с Казимежом З.
     Но  в  Закопане во  время  прогулки в  горах у  молодой  пары произошло
решающее  объяснение. Когда  Казимеж в сотый раз  стал  поверять  Мане  свои
колебания и опасения, Маня вышла из себя и произнесла фразу, порвавшую все:
     - Если вы сами не находите  возможности прояснить наше положение, то не
мне учить вас этому.
     В течение  этой длительной идиллии,  впрочем довольно  прохладной, Маня
показала себя, как выразился потом старик Склодовский, "гордой и надменной".
     Девушка  оборвала ту непрочную нить, которая ее еще удерживала.  Теперь
она дает  волю  своему  нетерпеливому  стремлению.  Дает себе отчет в тяжело
прожитых годах, в своем бесконечном долготерпении. Вот уже  восемь лет,  как
она  окончила гимназию, из  них шесть  она была  гувернанткой. Это уже не та
молоденькая девушка, у которой вся жизнь еще впереди. Через несколько недель
ей двадцать четыре года!
     И Маня призывает на помощь Броню. В письме от 23 сентября 1891 года она
пишет:

     Теперь, Броня, мне нужен твой окончательный ответ. Решай, действительно
ли ты можешь приютить меня,  так как я готова  выехать.  Деньги на расходы у
меня  есть.  Напиши  мне,  можешь  ли  ты, не  очень  себя  обременяя,  меня
прокормить. Это было  бы для меня большим счастьем, мысль о скорых переменах
укрепила бы меня нравственно после всего, что я пережила за лето и что будет
иметь влияние на всю мою жизнь, но, с другой  стороны,  я не хочу навязывать
себя тебе.
     Так как ты ждешь  ребенка, я, может быть,  окажусь и  вам  полезной. Во
всяком  случае,  пиши,  как обстоит дело.  Если  мое  прибытие возможно,  то
сообщи, какие вступительные  экзамены  мне  предстоит держать  и какой самый
поздний срок записи в студенты.
     Возможность  моего  отъезда  так меня  волнует, что  я не  в  состоянии
говорить о  чем-нибудь  другом,  пока  не  получу твоего  ответа. Молю  тебя
ответить мне немедленно и шлю вам обоим нежный привет.
     Вы можете поместить меня где угодно, так, чтобы я вас не обременила; со
своей стороны обещаю  ничем  не надоедать  и не вносить никакого беспорядка.
Заклинаю тебя, отвечай, но вполне откровенно!

     Если Броня не ответила телеграммой, то только потому, что  телеграмма -
дорогая  роскошь. Если Маня не вскочила в первый же поезд, то только потому,
что надо было  как можно экономнее организовать это большое путешествие. Она
раскладывает  на столе накопленные рубли,  к которым отец добавил небольшую,
но очень пригодившуюся сумму. Начались подсчеты.
     Столько-то  на  паспорт.  Столько-то  на  проезд по железной  дороге...
Нельзя  быть  расточительной  и брать билет от  Варшавы  до Парижа в третьем
классе, самом дешевом  в  России  и  во Франции.  Слава Богу, на  германских
дорогах существует и четвертый класс без  отделений, почти такой же  пустой,
как  товарные вагоны. По всем  четырем  стенкам тянется скамья,  а посредине
можно поставить складной стул и устроиться не так уж плохо!
     Не забыть советов практичной  Брони: взять из  дому все необходимое для
жизни,  чтобы не  делать  в  Париже  непредвиденных  затрат.  Манин  матрац,
постельное  белье, полотенца  надо отправить  заранее  малой  скоростью.  Ее
белье, ботинки, платья и две шляпки уже  сложены на диване, а рядом, на полу
дожидается  пузатый  деревянный  коричневого  цвета  чемодан  с  распахнутой
крышкой - единственное "роскошное" приобретение, весьма деревенский  с виду,
но зато прочный, и Маня любовно выводит  на нем черной краской большие буквы
"М.С." - свои инициалы.
     Матрац уехал, чемодан сдан в багаж, у путешественницы остаются на руках
пакет с провизией  на три дня дороги, складной стул для германского  вагона,
книги, пакетик с карамелью и одеяло. Разместив свою поклажу в  сетке и заняв
место на  узенькой  жесткой скамейке, Маня выходит  на  платформу.  Ее серые
глаза сверкают сегодня особым лихорадочным блеском.
     В  порыве  трогательного чувства и вновь  нахлынувших угрызений совести
Маня обнимает  отца, награждает его  словами  нежными  и робкими,  как будто
извиняясь:
     -  Я еду  ненадолго... года  на  два, на три  - не больше! Как только я