я не показывала им сарделек.
     Муж  и  жена  Ф.  ждали  меня на вокзале. Они  очень  милы, и  я  сразу
привязалась к их детям. Значит, все будет хорошо, да это и необходимо!

     В "Шульц-отеле" этого летнего курорта,  где, как пишет Маня, встречаешь
все  те  же  лица, где говорят только  о тряпках и  других вещах,  таких  же
неинтересных, жизнь не очень привлекательна.

     Погода холодная, все сидят дома: пани Ф., ее муж  и ее мать; и  у  всех
такое настроение, что я охотно провалилась бы сквозь землю!..

     Но вскоре и родители, и дети, и гувернантка возвращаются в Варшаву.
     Предстоящий год обещает быть сравнительно приятной  передышкой  в жизни
Мани. Пани  Ф. очень красива,  элегантна  и  богата.  Носит  дорогие  меха и
драгоценности. В ее платяных шкафах висят платья от Ворта; гостиную украшает
портрет пани Ф. в вечернем туалете.  За  время своего пребывания  у Ф.  Маня
знакомится  с  очаровательными безделушками, какие  сама  никогда  не  будет
иметь.
     Первая  и последняя  встреча с  роскошью! Встреча  - ласковая благодаря
приязни  пани Ф., которая, прельстившись "замечательной панной Склодовской",
поет ей хвалу и требует ее присутствия на всех приемах и балах...
     Вдруг гром при ясном  небе: однажды утром почтальон приносит письмо  из
Парижа. В этом невзрачном письме, на четвертушке писчей бумаги, написанном в
университетской аудитории между двумя лекциями, благодарная Броня предлагает
Мане  пристанище  на будущий  учебный год у  себя, в своей новой супружеской
квартире!
     Броня - Мане, март 1890 года:

     ...Если все пойдет, как мы надеемся, я летом, наверно, выйду замуж. Мой
жених  уже  получит  звание  врача,  а  мне придется  лишь  сдать  последние
экзамены. Мы  останемся в Париже еще на год, за это  время я  сдам выпускной
экзамен,  а затем  мы вернемся в  Польшу. В нашем  плане я не нахожу  ничего
неразумного. Скажи, разве я не права? Вспомни, что мне двадцать четыре  года
- это неважно, но ему тридцать четыре, это  уже важнее. Было бы нелепо ждать
еще дольше!
     ...А теперь относительно тебя, Манюша: надо, чтобы  наконец и ты как-то
устроила свою жизнь. Если ты скопишь за  этот год несколько сотен рублей, то
в следующем году сможешь приехать в Париж и остановиться  у нас, где найдешь
и  кров,  и  стол.  Несколько  сотен  рублей  совершенно  необходимы,  чтобы
записаться на лекции в Сорбонне. Первый год ты проживешь  с нами.  На второй
же  и на  третий год, когда нас не будет  в Париже, божусь,  что  отец  тебе
поможет, хотя бы против был сам черт.
     Тебе   необходимо   поступить  именно   так:  слишком   долго   ты  все
откладываешь! Ручаюсь, что через два года ты будешь уже лиценциатом. Подумай
об  этом,  копи деньги, прячь  их в надежном месте и не  давай взаймы. Может
быть, лучше всего обратить их теперь же во франки, пока разменный курс рубля
хорош, позже он может упасть...

     Казалось  бы,  Маня  придет в восторг и  ответит,  что  она вне себя от
счастья и приедет. Ничего подобного! Годы изгнания развили в ней болезненную
совестливость. Демон жертвенности сделал ее способной сознательно отказаться
от своей будущности. Так как она пообещала своему  отцу жить вместе  с  ним,
так как она хочет помогать  сестре Эле и брату Юзефу, то решает  не уезжать.
Вот ее ответ на предложение Брони.
     Маня - Броне, 12 марта 1890 года (из Варшавы):

     Милая Броня,  я была,  есть дура и  останусь дурой до конца жизни, или,
говоря современным языком, мне не везло, не везет и никогда не повезет.
     Я  мечтала  о Париже, как  об искуплении, но  уже  давно  рассталась  с
надеждой  туда  поехать.  И  вот   теперь,   когда  мне  представляется  эта
возможность, я  уже  не знаю,  как мне быть...  Говорить об  этом с папой  я
боюсь: мне  думается, что наш план - жить будущий год вместе  - пришелся ему
по душе:  папа хочет этого, а мне хотелось бы  дать  ему на старости крупицу
счастья.  Но, с другой стороны,  у меня  разрывается сердце, когда подумаю о
своих загубленных способностях, а ведь они чего-нибудь да стоят. К тому же я
обещала Эле употребить все свои усилия,  чтобы  вернуть ее  домой и найти ей
какое-нибудь место в Варшаве.  Ты не  можешь представить,  как мне больно за
нее! Она всегда будет "меньшой" в нашей семье, и я сознаю свой  долг опекать
ее - бедняжка так нуждается в заботе!
     Что до тебя,  Броня,  то  прошу, займись  со свойственной тебе энергией
делами Юзефа и, если тебе кажется, что роль просительницы перед пани С. не в
твоем духе, переломи себя. Ведь и в Евангелии сказано: "Стучитесь, и отворят
вам". Даже  если тебе  придется немного поступиться самолюбием  -  что ж  из
этого? В просьбе от души  нет ничего  обидного. Как написала бы такое письмо
я! Надо объяснить этой даме, что дело идет не  о какой-нибудь крупной сумме,
а лишь о нескольких сотнях рублей, чтобы Юзеф мог остаться  в Варшаве, здесь
учиться и проходить практику, что от этого зависит  его будущее, а без такой
помощи его отличные  способности  зачахнут...  Все это, милая Бронечка, надо
расписать подробно, а если ты попросишь просто одолжить денег, она не примет
близко к сердцу судьбу Юзефа: таким способом  не добьешься ничего. Даже если