24 января 1888 года Маня пишет Броне:

     Я потрясена романом Ожешко  "Над Неманом". Эта книга преследует меня, я
не  знаю,  как  мне  быть.  В  ней  все наши мечты, все страстные беседы, от
которых пылали  наши щеки.  Я плакала так,  как плакала в три  года. Отчего,
отчего рассеялись эти мечты?  Я льстила себе надеждой  трудиться для народа,
вместе с  ним,  и  что  же? Я  еле-еле  научила  читать какой-нибудь десяток
деревенских  ребятишек.  А  пробудить в них сознание  самих себя, их  роли в
обществе - об этом не могло быть и речи.  Ах,  Боже мой! Как это тяжело... Я
чувствую  себя  такой  ничтожной,  такой  никчемной.  И  когда  вдруг  нечто
совершенно неожиданное, как чтение этого романа, вырывает меня из удушливого
существования, я так страдаю.

     Маня - Юзефу, 18 марта 1888 года:

     Милый Юзик, наклеиваю на это письмо последнюю  оставшуюся у меня марку,
а так как у меня нет буквально ни копейки (да, ни  одной!), то, вероятно,  я
вам  не  напишу  до  пасхальных  праздников, разве  что  какая-нибудь  марка
случайно попадет мне в руки.
     Цель  моего  письма  -  поздравить  тебя  с  днем  ангела,  но  если  я
запаздываю, то поверь мне, что это вызвано только отсутствием у меня денег и
марок, а просить их у других я еще не выучилась.
     Милый  Юзик,  если бы ты  только  знал, как я  мечтаю, как мне  хочется
приехать на  несколько дней  в Варшаву! Я  уже не говорю о  моих  совершенно
износившихся и требующих поправки  нарядах... Но износилась  и моя душа. Ах,
только бы  избавиться на  несколько  дней  от этой холодной,  замораживающей
атмосферы,  от  критики, от необходимости  все  время следить  за  тем,  что
говоришь, за выражением своего  лица  и за  своими  жестами; мне  нужен этот
отдых, как  купание в знойный  день.  Да есть много  и других причин  желать
перемены моего местопребывания.
     Броня не пишет мне уже давно. Наверно, у нее нет марки. Если ты  можешь
пожертвовать  одной  маркой  для меня,  то напиши,  пожалуйста. Только  пиши
подробно и обстоятельно  обо всем, что делается у нас в доме, а то в письмах
папы и Эли одни жалобы, и я спрашиваю себя, все  ли действительно так плохо,
я  тревожусь,  и эта тревога за  них  присоединяется  ко многим моим здешним
неприятностям, о которых я могла бы рассказать  тебе, но не хочу. Если бы не
мысль о Броне, я бы немедленно ушла от З., несмотря на такую хорошую оплату,
и стала бы искать другого места...

     25 октября 1888 года Маня пишет своей подруге Казе, известившей о своей
помолвке и пригласившей Маню приехать к ней на несколько дней:

     Все,  что ты  сообщишь  мне  о себе, не  покажется мне  ни  лишним,  ни
смешным. Разве  может  твоя названая  сестра не  принять  к  сердцу все, что
касается тебя, и так, как если бы речь шла о ней самой?
     Что  касается меня лично, я очень весела,  но весьма часто под  веселым
смехом скрываю  полное  отсутствие веселья.  Этому  я научилась,  как только
поняла,  что личности, воспринимающие каждый  пустяк так же  остро, как я, и
неспособные изменить эту врожденную особенность, должны скрывать ее возможно
больше. Ты думаешь, что  это действует, чему-то  помогает?  Нисколько.  Чаще
всего живость моего характера берет  верх, я увлекаюсь и тогда, тогда говорю
то, о чем приходится потом сожалеть, да и более горячо, чем следовало бы.
     Мое  письмо  немножко горько, Казя. Что поделаешь?  По твоим словам, ты
провела  самую  счастливую неделю в своей  жизни,  а  я за  летние  каникулы
пережила несколько таких недель, каких тебе не  знать вовек.  Тяжелые бывали
дни, и лишь  одно  смягчает воспоминание  о  них -  это  то, что я  вышла из
положения с честью, с  поднятой головой... (как видишь, я  еще не отказалась
от манеры  держать себя,  которая  возбуждала  ненависть ко мне  мадемуазель
Мейер).
     Ты  скажешь, Казя, что я становлюсь сентиментальной. Не бойся, этого не
будет, такое прегрешение не  в моем характере, но за последнее время я стала
очень нервной. Есть люди, всецело расположенные к нервозности. Однако это не
помешает  мне  явиться  к  вам  веселой  и  свободной, как никогда.  Сколько
придется  нам  рассказать друг другу! Я привезу замочки для наших уст, иначе
мы будем ложиться спать только  на рассвете! А угостит ли нас твоя мама, как
раньше, сиропом и шоколадом-гляссе?

     В октябре 1888 года Маня пишет Юзефу:

     С грустью смотрю на календарь: настает день, который потребует  от меня
пять марок, не считая почтовой бумаги. Значит, скоро я не смогу вам написать
ни слова!
     Представь  себе, я занимаюсь химией  по  книге!  Ты понимаешь, как мало
толку мне  от этого,  но что же делать,  раз у  меня  нет способа заниматься
практически и ставить опыты. Броня прислала  мне из  Парижа альбомчик, очень
изящный.

     Маня - Хенрике, 25 ноября 1888 года: