под носом завертелся нежно-зеленый молодой листок, сорванный с каштана.
     Глядя на кучки малышей, на то, как они делают пирожки из  желтого песка
или гоняют  свое  серсо, обе шалуньи  задыхаются от  смеха. Они проходят под
великолепной  колоннадой  и  пересекают  большую  площадь  перед  Саксонским
дворцом. Маня вскрикивает:
     - Ах! Мы ведь прошли памятник! Сейчас же идем обратно!
     Казя  не  возражает. Ветреницы  допустили  непростительную  оплошность.
Посреди Саксонской площади стоит величественный обелиск с четырьмя львами по
сторонам с  надписью церковно-славянскими буквами:  "Полякам,  верным своему
монарху". Этот обелиск, воздвигнутый царем в честь предателей, презирают все
польские патриоты,  и,  по установившемуся обычаю,  надо плюнуть всякий раз,
когда проходишь мимо обелиска.
     Выполнив свой долг, девочки продолжают разговор.
     - Сегодня у нас вечер танцев, - говорит Маня.
     - Да... Ах, Манюша, когда же и мы с тобой получим право танцевать! Ведь
мы так хорошо танцуем вальс! - жалуется нетерпеливая Казя.
     Когда? Да не раньше  того,  как эти школьницы  "выедут в свет". Пройдут
еще долгие месяцы, прежде чем они кончат гимназию, ту  самую, что помещается
вот в  этом  голом трехэтажном доме, как раз напротив часовни  Благовещения,
сплошь изукрашенной орнаментом и похожей  на одинокий островок  итальянского
возрождения среди  суровых зданий квартала. Некоторые из их  товарок  уже  у
главного входа. Тут и маленькая Вульф с голубыми глазками,  и Аня  Роттерт -
немочка со вздернутым носиком, лучшая после Мани ученица в классе, и Леонида
Куницкая...
     Но  что с Куницкой?  Глаза вспухли от слез, да и сама она, всегда такая
чистенькая  и  аккуратная,  сегодня  одета  кое-как.  Маня и Казя  перестают
смеяться и подбегают к своей подружке.
     - Что случилось? Куницкая, что с тобой?
     Маленькое личико девочки бледно. Губы с трудом выговаривают слова:
     - Это из-за брата...  Он участвовал в заговоре... На  него донесли. Три
дня мы не знали, где он... И, задыхаясь от рыданий, добавляет:
     - Завтра утром его повесят.
     Потрясенные   девочки  окружают   бедняжку,  хотят  расспросить   ее  и
поддержать. Но раздается скрипучий голос мадемуазель Мейер:
     - Девочки, довольно болтовни. Поторопитесь!
     Маня, онемев от  ужаса, проходит на  свое место. Еще  минуту  назад она
мечтала о музыке, о бале. А  сейчас под  однообразное  жужжание первых  фраз
урока географии, которые она и не  пытается понять, ей видится лишь молодое,
одухотворенное лицо осужденного Куницкого, виселица, веревка и палач.
     В этот вечер Маня, Эля, Броня, Казя и ее сестра  Юля не пошли на танцы,
а  провели всю  ночь  в  комнате Леониды  Куницкой. Их  возмущение  и  слезы
сливались  в  одно  целое. Свою  подругу, истерзанную  горем,  все  окружали
скромными,  но нежными  заботами, поили  горячим  чаем,  обмывали  водой  ее
распухшие от слез веки. И быстро и  тягуче шло время для девочек, из которых
четыре  еще  носили  гимназическую форму. Но  вот  слабый свет зари  упал на
бледные девичьи лица и возвестил о роковом конце; тогда все встали на колени
и начали шептать отходную молитву, закрыв руками свои лица, объятые ужасом.

     * * *

     Три  золотые медали, одна за другою,  выпали на долю семьи Склодовских.
Третья досталась Мане при окончании гимназии 12 июня 1883 года.
     В изнуряющей жаре и  духоте читают  список  награжденных, говорят речи,
играют  туш.  Учителя  поздравляют  учениц,  верховный  блюститель  русского
преподавания Апухтин мягко пожимает руку  Мане, получая в ответ ее последний
реверанс...  В парадном  платье,  черном  по обычаю,  с букетом  чайных роз,
приколотым  к  корсажу, младшая  Склодовская прощается  со  всеми,  клянется
подругам писать  каждую неделю и  покидает навсегда  гимназию  в  Краковском
предместье, взяв под руку отца, гордого успехами дочери.
     Маня  работала много и хорошо. Отец уже решил, что, прежде чем выбирать
дорогу в жизни, Маня поедет на целый год в деревню.
     Год каникул! Можно  себе представить,  чем  это должно было  показаться
девочке, талантливой, во власти  раннего  призвания, тайком читающей научные
пособия...  Но   нет,   в  таинственную   переходную  эпоху  юности,   когда
формировалось  ее  тело,  а  черты  лица  становились   тоньше,  Маня  вдруг
обленилась. Отбросив школьные учебники, она в первый и последний раз в своей
жизни до упоения наслаждалась бездельем.
     - Мне не верится, что существуют какие-то геометрия и алгебра, -  пишет
она Казе, - я совершенно о них забыла.
     Вдали  от  Варшавы  и гимназии  она  месяцами  живет  у  приютивших  ее
родственников, оплачивая гостеприимство какими-то неопределенными уроками их
детям или ничтожной суммой денег за питание. Она вся отдается  счастью самой
жизни.
     Как  она  беззаботна!  Какой  вдруг  стала  радостной  и  живой!  Между
прогулкой и  обедом она  едва находит время, чтобы взяться за перо и описать
свое блаженство в письмах, которые обычно начинаются: "Мой дорогой чертенок"
или "Душенька Казя".
     Маня - Казе:

     Могу тебе сказать, что кроме часового урока французского языка, который