Отвоевали себе хоть кое-какие свободы! Хоть немного (а и немало для крестьян!) 
хозяйственных свобод!

Так что отчасти Махно Гражданскую войну выиграл. Хоть на четверть!

Ему этого было мало. Но многим его хлопцам оказалось достаточно.

Повторим. НЭП ввели не после Гражданской войны. Совсем иначе. Гражданскую войну 
прекратили введением НЭПа. Ортодоксальные кремлевские коммунисты под давлением 
вооруженного народа и всеобщего саботажа пошли на компромисс с народом, на 
соглашение.

Хрен с вами, граждане, получите себе вот это и вот это. Но командные высоты все 
за нами!

Ладно, давайте хоть так, согласились граждане.

...А параллельно с объявлением и введением НЭПа объявлялись амнистии 
«мятежникам» и «бандитам». Всё, по нолям, забыли старое, иди работай так, как 
хотел. Не тронем.

Пятый Всеукраинский съезд советов также объявил «амнистию-прощение всем 
бандитам, которые добровольно явятся до 15 апреля». Печатали в газетах, 
распространяли листовки, сбрасывали порхающие листы с аэропланов над лесами и 
клеили на заборы. Амнистию продляли, потом еще продляли.

И это сработало.

Обнимались, прощались, долго смотрели вслед. Бросали оружие и измученно, с 
робкими счастливыми надеждами, возвращались до дому.

Больше у Махно армии не было. Так, группа верных и отчаянных, беззаветные 
революционеры и закореневшие головорезы.

Преданный, как пес, Левка Задов. Улыбчивый и хищный до оледенения Федька Щусь.

И жена Галя.




Последний штурм



Война кончилась. Но не сразу это понималось. Семь долгих лет прошло с 
последнего «мирного» лета 1914. Это было – в другую эпоху, в другом мире, за 
неизмеримой далью неслыханных дел. Выросло и вжилось в окружающую круговерть 
новое поколение – не знающее толком ничего, кроме умения убивать и выживать. 
Это было для них – как наркотик, как любовь, как русская рулетка. Шершавые 
волки, солдаты удачи, профессионалы войны. Те, кто доберутся до заграниц, будут 
как магнитом тянуться во Францию, сбрасывать старые имена и биографии при 
вступлении в Иностранный Легион: сгинут в боях на всех континентах или доживут 
спокойную старость скромными французскими пенсионерами.

Сейчас эта братия сбивалась вокруг Махно. И сейчас он принимал всех. Это были 
отпетые души, бойцы высшей пробы. Потерявшие всех родных крестьяне, позабывшие 
дом солдаты, бравирующие близкой смертью анархисты-черноморцы, опьяневшие от 
садизма пленные мадьяры и ненавидевшие большевиков лютей гибели казаки. Есть 
люди, не приемлющие поражение и не смиряющиеся ничем.

– Мы ще посмотрим, хлопци, – сказал Махно даже весело, хлебал кулеш из котла: 
скрывались в днепровских плавнях.

– Глотки порвем кому хошь, – сказал Щусь.

– И уйдем от кого угодно, – подтвердил Задов.

Две сотни было у батьки, при паре тачанок. Об артиллерии забыли и думать.

– Делать надо то, чего от тебя не ждут, – сказал Аршинов-Марин.

– Вот в Харькове-то нас и не ждут, – сплюнул Махно и дурашливо почесал в галифе.


– Чешется у тебя, батько?

– А и почешем!