– Да они еще горячие!

– Ничего. Свезу.

И, чуть отъехав, осторожно передвигает пару еще светящихся заготовок к самому 
краю тележки. Взмахом сбрасывает асбестовые рукавицы на темный цементный пол и 
дует на ладони.

Медленно толкает тележку, зыркая исподлобья. Рулит к мастеру и, объезжая его со 
спины, вдруг резко дергает свой груз назад и вбок.

Горячие болванки валятся мастеру на ноги. Тот отпрыгивает и вопит:

– Охренел?!

Нестор смотрит ощерившись. Поединок взглядов. Работяга рядом, поняв, крутит 
головой: «Ну и ну».




17.



Кабак, и металлисты с получки пьют в кабаке. И Нестор с братьями за столом:

– Две пары чаю, пироги с вишнями и медовых пряников! – командуют половому.

– И графинчик вишневой наливочки, – раздается интеллигентный голос из-за их 
спин. Это подошел знакомец – Вольдемар Антони. Он подсаживается к братьям и 
разводит по рюмкам темно-рубиновую влагу.

После очередного графинчика братья теплеют и плывут в мечтательных и 
бессмысленных улыбках. Ан-тони втолковывает тихо старшему, Емельяну, клонясь к 
его уху:

– Он спаивает народ и сосет из людей трудовые гроши. А мы на эти его деньги 
народ освободим! – стукает кулаком.

– Освободим! – икнув, подтверждает Гришка, слушающий сквозь истому и полусон. 
Средние братья ревнуют к старшему, которому оказывается внимание; Нестор 
равнодушно пьет чай.




18.



– Лышенько ты мое, ведь отовсюду тебя гонят!.. – причитает мать. – С училища 
выгнали, над попом ты смеялся. С типографии выгнали, срамные слова ты хозяину 
напечатал. С заводу выгнали, говорят, мастера покалечить хотел. Куда ж ты 
пойдешь, куда ж теперь тебя пристроить-то?

– А зачем меня пристраивать? – супится Нестор.

– Да как же зачем-то? В ученье, в люди чтоб вышел...

– Я, может, не во всякие люди выходить хочу...




19.



– Нет, – неловко, но решительно говорит Емельян щеголеватому, при соломенном 
канотье и пестрой бабочке, Вольдемару Антони. – Не будем мы кабатчика экстра... 
экспрори...

– Экспроприировать, – светски подсказывает Ан-тони.

– Грабить, короче, не будем! – отрезает Емельян.

– Совесть мучит, что ли? Так это вы награбленное им же – для пользы людей 
вернете.