– Та и хде же ваш батько?

– Дуже захворав батько, пан головной атаман, вже боялысь, шо помре!

Вчера назначили Шпоту начальником штаба (из комполка). Вид у Шпоты – на зависть 
самостийным. Ус смоляной, очи черные, чуб выбрит оселедцем по-запорожски и 
из-под мерлушковой папахи за ухом выпущен. И чешет на богатой мове чище Тараса 
Шевченки. Щирый украинец, свой брат, хрен ли нам москали!.. И отправил лукавый 
Махно на переговоры Шпоту в нейтральную Жмеринку: Петлюра в Виннице ставку 
держит, Махно в Умани пока расположился.

И охрана у Шпоты – таки же гарны парубки. И о чем бы им с хлопцами Петлюры 
спорить?..

– Ну, и яки ж твои полномочия, шанувный голова штабу? Предъявишь, чи как?

Свистнул Шпота, подали ему портфель, из портфеля папку, из папки бумаги: мандат,
 патент, грамота, нота – все напечатали в походном штабе Махно на «американке», 
переносном печатном станке. Жить захочешь – не то еще предусмотришь.

Махно «изъявлял согласие», «признавал линию», «уважал старшинство» и «предлагал 
сотрудничество» на условиях «справедливого военного союза» в целях «полного 
освобождения ридной Украины от ига москалей, офицеров и коммунистов». Ну – и 
кто же откажется от такого союзника? Петлюре самому ребра сдавили, так что аж 
начинка лезет.

Итого. Махно обязуется идти рейдами на восток – бить белых, резать коммуникации 
и глотки, рвать подбрюшье деникинской армии. А Петлюра стоит против красных, 
прикрывая заодно и его тыл. Раненых оставляем по хатам – петлюровцы их не 
забижают, при возможности чем и помогут.

Выпили; обнялись, подписали подготовленный писарчуками документ. Привет батьке, 
пусть выздоравливает.

...Махно, со своим штабом и культпросветом при участии интеллигентского 
элемента, уже впитал этику гражданской войны. В этот самый день он издал 
прокламацию «Кто такой Петлюра?», объясняя вынужденность и временность этого 
союза. Чтоб свои бойцы не смущались. А если к Петлюре попадет? А скажем, что 
провокация красных – чтоб нас расколоть.

...К этому моменту войны все уже привыкли обманывать всех. Вот только белые 
были какие-то... упертые.




Брат Савва



Генерал Слащев у Деникина был вроде нелюбимого аварийщика: им затыкали дыры, он 
спасал ситуации – но был нелюбим за талант и победы. Он был неполитесен. 
Злорадно говорил бестактности. Наживал врагов. Был обиден своим 
профессиональным превосходством.

Отбросив и рассеяв Махно, Слащев требовал у Ставки: дайте время, позвольте 
добить, тыл необходимо зачистить! Деникин менторским тоном поучал: тыловые 
коменданты сами справятся с мелкими группами, Слащеву же надлежит 
присоединиться к общему наступлению на север, брать Москву. Да они нас от южных 
баз отрежут, Ваше Превосходительство! Уничтожат коммуникации – и конец 
наступлению, а второго шанса не будет, силы тают! Я вас отстраню от 
командования в случае неподчинения, генерал.

Махновская армия восстанавливалась не по дням, а по часам. Из деревень, из 
щелей и запечков выползали селяне с винтовками, выводили тачанки из клуней, 
ехали ночным шляхом резать белых по гарнизонам.

Выстригались тачанками стойкие офицерские полки. Грабились склады и магазины с 
боеприпасами и амуницией.

– Отлично! – потирал руки Троцкий, получая донесения в своем штабном вагоне.

– 1-й Симферопольский и 2-й Лабинский полки разбиты махновцами, ваше 
превосходительство, – докладывали Деникину, почти достигшему Тулы. – Резервов 
практически не осталось.

...На курганах вдоль железной дороги засели повстанцы, и скупыми очередями 
(патронов всегда уже мало) сдерживали наступление цепей 13-й пехотной дивизии. 
Пыхнул один из множества прозрачных винтовочных огоньков, стукнул неразличимый